Драконам слова не давали!

Ночь Ева

И я малодушно молчу в ответ. Трудно сказать, что он милый, добрый, хороший. Хоть и разгильдяй. Но меня никогда не бьёт током от его прикосновений. Он один из толпы окружающих меня мужчин, от которых я инстинктивно отстраняюсь, уворачиваюсь, не даю к себе притронуться. Они мне не противны, нет. Я к ним безразлична — всего лишь.

С Димой… Дмитрием Ивановичем всё иначе. Но на работе он полностью отключался и напоминал холодный айсберг, умеющий только команды раздавать да всякие поручения навешивать. Он не давал мне покоя. Он грузил и грузил, но выть и жаловаться

я не собиралась. Понимала: один ложный шаг — и хлипкое равновесие превратится в нечто опасное, если не провальное.

Кофе. Чай. Блокнот исписан вдоль и поперёк. Пункты прибавляются быстрее, чем я их вычёркиваю. В четверг он провёл первую планёрку, после которой главы нашего зоопарка буквально выползали по-пластунски с выпученными глазами и всклокоченными волосами. Как после бани.

— Нам нужен хотя бы один корректор, — сказала я ему в машине. Дорогой босс явно был не в духе. Зверствовал целый день, правда, на меня не рычал, но зато всем остальным досталось. — Я больше не могу вычитывать, иначе буду засыпать на ходу при таком темпе жизни.

Он посмотрел на меня со смесью ужаса и ярости.

— Только не говори мне, что ты все эти дни сидела над текстами по ночам!

— Только вчера. Как-то «все дни» было не до этого. И не рычи на меня, пожалуйста.

— А я рычу? — снизил он тональность, и от глубины в его голосе внутри начали расходиться во все стороны круги, как от брошенного в воду камня.

— Да! — слишком храбро для той кошки, что от страха прижала уши и села на хвост. Он остановил машину. Свернул куда-то и выключил зажигание. Кажется, мы слишком шумно дышали. Оба.

— Не прикасайся ко мне! — подняла вверх ладони в защитном жесте.

— И не собирался, — ответил Драконище тихо, пожирая глазами мои губы.

— Тогда зачем остановился?

— Поговорить, — кажется, он не мог больше ни на чём сосредоточиться, но на автомате него мозги хорошо работают. — Дай слово, что больше не будешь заниматься благотворительностью, а если есть в чём-то нужда, то спросишь у меня, прежде чем в очередной раз взвалить на свои плечи дополнительную работу.

Я помотала головой. Вот ещё. Дашь слово, а потом без конца извиняйся или изворачивайся. Мало ли какие форс-мажоры могут приключиться?

— У меня на примете есть очень хороший человечек. Она может работать удалённо. Берёт немного, а качество — изумительное.

— Дай слово, — вот почему ему никто не объяснил, что давить на людей — запрещённый, к тому же очень агрессивный приём?

— Я обещаю, что буду советоваться с тобой. Поехали, а?

— Выкручиваешься?

— Как могу, — отвечаю честно. — Ты не оставляешь мне выбора.

Он вдруг откинул голову, замер на секунду и расхохотался. Я впервые вижу его таким. Безудержным в веселье. Очаровательно притягательным. Хочется свернуться у него на груди мурлыкнуть. Потереться макушкой о крепкий упрямый подбородок. Услышать, как в груди у него рождается рычание, но совсем иного толка.

Слишком опасные мысли. Чересчур материальные.

— Ладно, — как-то легко и охотно отступает босс, — поговорим об этом позже.

Когда

это «позже», никто не уточнял. Он поднялся со мной на третий этаж. Был обласкан бабулей. Остался на ужин. Вёл себя очень покладисто. Плюшевый мишка — и только. Жмурился довольно. И в глазах не плескались ни сталь, ни грозы, а лишь глубокая серая мягкость, омытая спокойствием и умиротворением.

Он торчал допоздна. Болтал с бабулей. Смотрел, как я вожусь со слоёным тестом — захотелось воздушных слоек к пятничным посиделкам испечь. Я ловила его задумчивый взгляд. Мы о чём-то говорили. Не знаю, как он, а я ни слова не запомнила. Только жар. Взгляды. Его голос. Красивые пальцы на чашке с кофе.

Он словно гипнотизировал. Журчал, обволакивал, опутывал невидимыми энергетическими потоками, что вливались в меня и текли по венам огненными реками. Ему не хотелось уходить — я видела. Но ближе к полуночи, когда я закончила со слойками и уложила их аккуратно бумажные пакеты, он всё же встал со вздохом. И я поплелась его провожать.

— До завтра? — гипнотизирует он меня из-под ресниц. Очерчивает взглядом губы, но не делает попыток прикоснуться.

— До сегодня, — смеюсь тихонько, чтобы не разбудить бабулю.

Он уходит задом. Словно не может на меня насмотреться. И сладко поёт, гудит в груди.

И в животе сплетаются в кренделя щекотные волны. Не знаю, как хватает сил щёлкнуть замком, закрывая дверь. Только стою я, привалившись к ней, несколько минут, пытаясь выровнять дыхание. Прикладываю горячий лоб к прохладному дереву, мотаю головой и зажмуриваю глаза. Наваждение. Шквал. Кажется, кто-то перерезал тормоза. Как бы в очередной раз не въехать мне на всей скорости в столб…

42. Ника  

Утро пятницы началось с мандража. Бывает такое: ничто не предвещает катастрофы, а у тебя заранее поджилки трясутся, словно в ожидании чего-то эдакого. Причём может как плохое случиться, так и хорошее. Как бы там ни было, а проснулась я с чувством, что меня подтряхивает.

Но рабочий день начался без приключений, и я расслабилась. Вплоть до посиделок в «Рукавичке». Драконище неизменно вызывал у всех трепет. И градус напряжения в его присутствии поначалу зашкаливал. Но он вёл себя безупречно: не морозил ледяным взглядом, не командовал. Пил чай и даже улыбался. Уплетал мои слойки, а когда я наконец присела, словно невзначай прикоснулся своей ногой к моей.

И меня перемкнуло. Повело. Я даже не пыталась отстраниться — так хорошо стало почему-то. Интимно и тайно. Никто и догадаться не мог, какие бури бушуют в моём теле.

Может, поэтому, растеряв последние мозги и здравый смысл, я на автомате приняла звонок с чужого номера.

— Ника-а-а! — взвыла дурным голосом Тинка. Вот чёрт. Я аж подскочила. Драконов посмотрел на меня, нахмурив брови. Я извинилась глазами и пулей выскочила в коридор.

Тинка наяривала мне всю неделю. Я неизменно отклоняла её звонки, не желая разговаривать. Не хотелось слушать её нравоучения и пережёвывать историю с Луноходом.