Дракула. Последняя исповедь
Шрифт:
Хорвати повернулся к нему. В глазах молодого человека он увидел нетерпение. Граф когда-то испытывал такой же голод и жажду действий. Это было тогда, когда у него были целы оба глаза, еще до того, как он стал одним из членов ордена, и до того, как был проклят.
Граф снова глубоко вздохнул. Он понимал, что напрасно дал волю гневу, и отдавал себе отчет в том, что это чувство вовсе не было направлено на молодого человека, который стоял перед ним. Он сердился сам на себя.
Хорвати откинул голову, провел пальцем по тому месту, где когда-то был глаз.
«Возможно, именно сегодня наступил день искупления всех грехов, зарождения надежды, — решил он. — Наверное, так думаю не только я. Иначе ради чего все эти сложные секретные приготовления?»
Граф снова взглянул на спатара и произнес спокойным, уравновешенным голосом:
— Тогда расскажите мне, что еще вы сделали.
Молодой человек кивнул. Радостное облегчение отразилось на его лице.
— Мы сядем сюда, мой господин, поближе к теплу. — Он показал на возвышение, устроенное перед камином, и три кресла на нем. — Эти стулья самые удобные из тех, которые у нас есть. Моя жена очень сожалела о том, что не сможет присутствовать на мероприятии. Она носит нашего первенца.
Петру вдруг остановился, покраснел и, чтобы скрыть смущение, прошел мимо помоста к столу, установленному рядом.
— Здесь все самое лучшее, что наша скромная крепость может предоставить для пропитания в конце зимы.
Хорвати взглянул на стол, ломящийся под бутылками вина и караваями хлеба. Рядом с ними лежали головки козьего сыра, покрытые толстой коркой, и куски вяленого мяса, сдобренного пряностями. С краю высилась стопка каких-то брошюр.
— А это что такое? — спросил он, хотя хорошо знал ответ на свой вопрос.
— Они тоже были в сумке, мой господин. Воевода приказал показать их вам.
Петру взял книжечку, лежащую поверх прочих. На ее обложке была помещена грубоватая гравюра. Некий вельможа обедал среди тел, привязанных к кольям. Слуга отрубал узникам конечности, отрезал им носы и уши.
— «История кровожадного безумца», — громко прочитал спатар, потом протянул памфлет графу и поинтересовался: — Вы желаете прочесть, мой господин?
— Нет, — коротко ответил Хорвати, который много раз видел это прежде. — А теперь… — Он обернулся.
Граф с самого начала избегал смотреть на эти кабинки. Почему? Потому, наверное, что они откровенно взывали к его самым глубоким, сокровенным мыслям, напоминали о грехе, об искуплении, об оправдании, которого он всегда искал, но так и не нашел.
Три исповедальни стояли в ряд в самом центре зала. Каждая была разделена на две части. Одна из них предназначалась для исповедуемого, другая — для священника. Занавеси, закрывающие вход в кабинки, были откинуты, и Хорвати обратил внимание на то, что эти клетушки приспособлены для того, чтобы находиться в них довольно долго. Внутри он увидел подушки и волчьи шкуры.
— А это зачем? — мягко спросил граф, подошел, наклонился и оперся рукой о мореную деревянную поверхность.
— Так распорядился воевода, мой господин, — ответил Петру, приблизившись к нему. — Это было самое трудное поручение, которое нам пришлось исполнить. Вам известно, что у нас, приверженцев византийской веры, ничего подобного нет. Мы с радостью преклоняем колени перед нашими священниками у дверей алтаря. Так что мне пришлось ехать к этим треклятым саксонцам, которые веруют по-католически. Они только сбили меня с толку… — Он вдруг оборвал свою речь и покраснел. — Я… Вы не подумайте, что я не уважаю вас, граф Хорвати. Я знаю, что вы исповедуете римскую веру.
Вельможа махнул рукой.
— Вам не стоит упрекать себя, спатар. — Он сделал шаг вперед и вошел в ту часть исповедальни, которая предназначалась для священника. — Что это? — спросил граф, открывая откидной столик, прикрепленный на петлях.
— Я велел установить. В распоряжениях говорилось о писцах, которые должны присутствовать здесь. Исповеди ведь будут записываться, я полагаю?
— Да, так и есть. Я привез писцов с собой. Вы правильно подумали. — Хорвати быстро выпрямился. — А что там? — Он указал на дальнюю часть зала, скрытую в полутьме как раз напротив камина.
— Это, возможно, единственный случай, когда я позволил себе превысить полномочия, которые мне были даны. — Спатар протянул руку, приглашая Хорвати пройти за ним к следующему столу. — Здесь угощение попроще, для писцов и… свидетелей. — Он проглотил слюну. — Воевода писал мне на латыни, а она у меня не так уж и хороша. Я не был уверен в том, что точно понял его волю. Возможно, предполагается проведение какого-то расследования. Я так подумал и приготовил вот это. — Он указал на предметы, лежащие на столе.
Хорвати наклонился, прикоснулся к металлическому ободу, предназначенному для сдавливания головы, прижал палец к острым шипам, торчащим внутри него. Он окинул взглядом другие приспособления — сапог для пыток, который дробит кости, тиски для пальцев, клещи, рвущие плоть. Почти полный набор. Все то, с чем обычно приезжает спатар, чтобы заставить местное население безоговорочно исполнять волю воеводы.
От прикосновения к шипу на пальце графа выступила кровь. Он облизнул ее и кивнул. Ему не верилось, что все это понадобится, но не хотелось обижать спатара и говорить ему о том, что его усердие было напрасным.
Потом Хорвати заметил, что над столом что-то вставлено в стену.
— Это еще что? — пробормотал он.
Молодой человек улыбнулся.
— Результат моего любопытства. Говорят, что предыдущий воевода наказывал своих неверных придворных, заставляя их вместе с семьями работать наподобие невольников на строительстве замка. Поскольку о нем рассказывают множество небылиц, я не верил в это, пока не обнаружил… вот.
Он вытащил из кармана свечу, подошел к одному из камышовых факелов, горящих на стене, зажег ее, вернулся к графу, поднес свет ближе и с улыбкой произнес: