Дракула. Последняя исповедь
Шрифт:
Хорвати повернулся к нему. В глазах молодого человека он увидел нетерпение. Граф когда-то испытывал такой же голод и жажду действий. Это было тогда, когда у него были целы оба глаза, еще до того, как он стал одним из членов ордена, и до того, как был проклят.
Граф снова глубоко вздохнул. Он понимал, что напрасно дал волю гневу, и отдавал себе отчет в том, что это чувство вовсе не было направлено на молодого человека, который стоял перед ним. Он сердился сам на себя.
Хорвати откинул голову, провел пальцем по тому месту, где
«Возможно, именно сегодня наступил день искупления всех грехов, зарождения надежды, — решил он. — Наверное, так думаю не только я. Иначе ради чего все эти сложные секретные приготовления?»
Граф снова взглянул на спатара и произнес спокойным, уравновешенным голосом:
— Тогда расскажите мне, что еще вы сделали.
Молодой человек кивнул. Радостное облегчение отразилось на его лице.
— Мы сядем сюда, мой господин, поближе к теплу. — Он показал на возвышение, устроенное перед камином, и три кресла на нем. — Эти стулья самые удобные из тех, которые у нас есть. Моя жена очень сожалела о том, что не сможет присутствовать на мероприятии. Она носит нашего первенца.
Петру вдруг остановился, покраснел и, чтобы скрыть смущение, прошел мимо помоста к столу, установленному рядом.
— Здесь все самое лучшее, что наша скромная крепость может предоставить для пропитания в конце зимы.
Хорвати взглянул на стол, ломящийся под бутылками вина и караваями хлеба. Рядом с ними лежали головки козьего сыра, покрытые толстой коркой, и куски вяленого мяса, сдобренного пряностями. С краю высилась стопка каких-то брошюр.
— А это что такое? — спросил он, хотя хорошо знал ответ на свой вопрос.
— Они тоже были в сумке, мой господин. Воевода приказал показать их вам.
Петру взял книжечку, лежащую поверх прочих. На ее обложке была помещена грубоватая гравюра. Некий вельможа обедал среди тел, привязанных к кольям. Слуга отрубал узникам конечности, отрезал им носы и уши.
— «История кровожадного безумца», — громко прочитал спатар, потом протянул памфлет графу и поинтересовался: — Вы желаете прочесть, мой господин?
— Нет, — коротко ответил Хорвати, который много раз видел это прежде. — А теперь… — Он обернулся.
Граф с самого начала избегал смотреть на эти кабинки. Почему? Потому, наверное, что они откровенно взывали к его самым глубоким, сокровенным мыслям, напоминали о грехе, об искуплении, об оправдании, которого он всегда искал, но так и не нашел.
Три исповедальни стояли в ряд в самом центре зала. Каждая была разделена на две части. Одна из них предназначалась для исповедуемого, другая — для священника. Занавеси, закрывающие вход в кабинки, были откинуты, и Хорвати обратил внимание на то, что эти клетушки приспособлены для того, чтобы находиться в них довольно долго. Внутри он увидел подушки и волчьи шкуры.
— А это зачем? — мягко спросил граф, подошел, наклонился и оперся рукой о мореную деревянную поверхность.
— Так распорядился воевода, мой господин, — ответил Петру, приблизившись к нему. — Это было самое трудное поручение, которое нам пришлось исполнить. Вам известно, что у нас, приверженцев византийской веры, ничего подобного нет. Мы с радостью преклоняем колени перед нашими священниками у дверей алтаря. Так что мне пришлось ехать к этим треклятым саксонцам, которые веруют по-католически. Они только сбили меня с толку… — Он вдруг оборвал свою речь и покраснел. — Я… Вы не подумайте, что я не уважаю вас, граф Хорвати. Я знаю, что вы исповедуете римскую веру.
Вельможа махнул рукой.
— Вам не стоит упрекать себя, спатар. — Он сделал шаг вперед и вошел в ту часть исповедальни, которая предназначалась для священника. — Что это? — спросил граф, открывая откидной столик, прикрепленный на петлях.
— Я велел установить. В распоряжениях говорилось о писцах, которые должны присутствовать здесь. Исповеди ведь будут записываться, я полагаю?
— Да, так и есть. Я привез писцов с собой. Вы правильно подумали. — Хорвати быстро выпрямился. — А что там? — Он указал на дальнюю часть зала, скрытую в полутьме как раз напротив камина.
— Это, возможно, единственный случай, когда я позволил себе превысить полномочия, которые мне были даны. — Спатар протянул руку, приглашая Хорвати пройти за ним к следующему столу. — Здесь угощение попроще, для писцов и… свидетелей. — Он проглотил слюну. — Воевода писал мне на латыни, а она у меня не так уж и хороша. Я не был уверен в том, что точно понял его волю. Возможно, предполагается проведение какого-то расследования. Я так подумал и приготовил вот это. — Он указал на предметы, лежащие на столе.
Хорвати наклонился, прикоснулся к металлическому ободу, предназначенному для сдавливания головы, прижал палец к острым шипам, торчащим внутри него. Он окинул взглядом другие приспособления — сапог для пыток, который дробит кости, тиски для пальцев, клещи, рвущие плоть. Почти полный набор. Все то, с чем обычно приезжает спатар, чтобы заставить местное население безоговорочно исполнять волю воеводы.
От прикосновения к шипу на пальце графа выступила кровь. Он облизнул ее и кивнул. Ему не верилось, что все это понадобится, но не хотелось обижать спатара и говорить ему о том, что его усердие было напрасным.
Потом Хорвати заметил, что над столом что-то вставлено в стену.
— Это еще что? — пробормотал он.
Молодой человек улыбнулся.
— Результат моего любопытства. Говорят, что предыдущий воевода наказывал своих неверных придворных, заставляя их вместе с семьями работать наподобие невольников на строительстве замка. Поскольку о нем рассказывают множество небылиц, я не верил в это, пока не обнаружил… вот.
Он вытащил из кармана свечу, подошел к одному из камышовых факелов, горящих на стене, зажег ее, вернулся к графу, поднес свет ближе и с улыбкой произнес: