Дремучие двери. Том I
Шрифт:
«В целом СССР по объёму промышленного производства, по техническому оснащению вновь построенных предприятий вышел на первое место в Европе и на второе место в мире. Мощная база обороны страны была создана. «/Маршал Жуков/
«Спасение челюскинцев показало, что в любой момент вся наша страна поднимется на защиту, когда это нужно будет, и что многих и многих героев сможет она дать. Спасение челюскинцев показало, насколько мы можем рассчитывать на собственные силы…» /В. Куйбышев/
«Поезд мчался как бы по аллее цветов» /оператор Н. Вихирев о встрече челюскинцев/.
«В 1934 году в СССР побывал французский художник А. Марке. По возвращении в Париж, на расспросы
«А мне понравилось. Подумайте — большое государство, где деньги не решают судьбы человека! Разве это не замечательно?.». /В. Корнев/
«В 1935 году был утверждён генеральный план реконструкции Москвы. Ни один из крупных городов земли не знал такого великого обновления. По этому плану сносились целые районы старой застройки и возводились новые проспекты, мосты, уникальные здания. Центр города, улица Горького, Садовое кольцо, набережные перестраивались заново… при этом некоторые здания перемещали целиком, без разборки, Около 60 километров набережных рек Москвы и Яузы покрыли гранитом… Был тогда у строителей лозунг «Строим на века!» Всего за два года было построено 10 мостов, в том числе Крымский, Москворецкий, Новый Каменный, Краснохолмский и другие. Построены: театр Красной Армии, концертный зал им. Чайковского, библиотека им. Ленина, стадион «Динамо», здание Дома Правительства, гостиница «Москва». Построены 400 школ, более 400 детских садов и ясель, новые больницы, родильные дома, дома пионеров, фабрики-кухни, хлебозаводы-автоматы. Прекрасные общественные здания были построены в столицах Союзных Республик и других городах.
В то же время строилась и благоустраивалась столица Пионерской Республики — Артек в Крыму… Народ отдавал самое лучшее детям. По всей стране в самых красивых местах строили тысячи пионерских лагерей. /В. Корнев/ «Я в Москве. Я никак не могу поверить: я в Москве. Вы не знаете, насколько остро я ощущал вину перед русским народом, чудесно строящим новую жизнь…» /А. И. Куприн по возвращении на Родину/.
О московском метро:
«Впечатление такое, что находишься в хрустальном дворце, озарённом солнцем, а не глубоко под землёй».
«Противоположность мировоззрений, которая отделяла оба государства друг от друга, не уменьшилась в результате заключения ими договора 1939 года. Советский Союз оставался в глазах Гитлера идеологическим врагом Германии». / Немецкий Генерал К. Типельскирх/
Она подходила все ближе, постепенно погружаясь в картину, как в сон.
Пробуждение — нежданные слезы. Они текли за уши, в уголки губ, за ворот, горячие и неудержимые, откуда-то из самых сокровенных глубин её «Я».
Иоанна отошла к окну. Параллельные потоки машин и прохожих, серенькое промозглое питерское небо, донесшийся невесть откуда огуречный запах корюшки понемногу успокоили. Она подвинула к картине единственный в комнате стул, села, упершись локтями в колени, стиснув ладонями горящие щёки и смотрела, смотрела…
Вагон электрички, сидящий спиной мужчина, похожий этой самой спиной на Ганю. За окном в синеющих сумерках отражается противоположная часть пустого вагона и женский лик, как если бы женщина сидела напротив и отражалась в стекле. Но на скамье никого нет, кроме раскрашенной лошадки из папье-маше с льняной гривой.
Вот и всё. Центром картины был этот неизвестно откуда взявшийся женский лик за окном, таинственно-прекрасное видение, мираж, пронизанный каким-то трепетным светом. Не лицо, а именно лик. И всё же это было несомненно лицо её, Иоанны, с поразительно переданным портретным сходством и вместе с тем как бы условное,
Иоанна не смогла бы сказать, нравится ли ей картина. В живописи она себя справедливо считала полным профаном, никогда на эту тему не разглагольствовала, на выставках просто ходила молча и смотрела, совершенно непредсказуемо отдавая предпочтение работам, казалось бы, самых разных направлений и степеней таланта. Грубоватые, нарочито небрежные мазки, обозначающие Ганину спину, кусок скамьи, лошадку из папье-маше — такая манера её обычно отпугивала. На призывы друзей «разобраться, изучить, проникнуться и врубиться» Яна отвечала, что любая область знаний, культуры, или даже просто какого-либо ремесла окажется необычайно интересной, если её «изучить и проникнуться», будь то высшая математика, всякие там эксперименты в искусстве и науке, пчеловодство или искусство высшего пилотажа в авиации, — но где взять на всё это время, товарищи?
Однако здесь мрачная, тяжеловесная структура картины как бы подчёркивала идеально-призрачную красоту видения за окном.
Неяна с лицом Яны. Казалось, черты её, как маска, как переводная картинка приложены к лику той, другой, от которой остались лишь глаза. Именно эти глаза, их непередаваемое выражение вызвали у Яны неудержимые слезы. Что она оплакивала? Кого? Себя? Ту, другую? Или их обеих?..
Заворочался в замке ключ. Яна вскочила, оттолкнув ногой к стене стул, будто её застали за чем-то постыдным. Стул с грохотом упал. Мысль, что заметят её сходство с той, за вагонным стеклом, и будут сравнивать, была невыносимой.
Вошедший Илья Ильич подозрительно оглядел комнату, лежащий на боку стул, прячущую лицо зарёванную Иоанну и объявил, что звонил Игнатий, что он сейчас приедет и просил подождать, но ждать лучше внизу, потому что Дарёнов, конечно, герой, но зачем же стулья ломать?
Снова затяжной прыжок, пока в директорском кабинете среди вымпелов, стенгазет и спортинвентаря не материализовался вдруг Ганя в распахнутой короткой дублёнке, без шапки, с тающими снежинками в цыганской гриве — из затяжного прыжка, как и она. Он молча сжал её руку, и парашют над ними раскрылся, и сразу стало легко и спокойно, и снова поразило Иоанну это дивное ощущение их глубинной нераздельности, отвергающей все атрибуты обычной любовной игры-войны во имя соединения, нарастающей мучительной жажды — одновременно господства и рабства.
Их парашют раскрылся и парил в небесах высоко над миром, и пока Илья Ильич обсуждал с Ганей какие-то текущие дела, а Яна ждала конца их разговора, изучая фотогазету со спортивными достижениями клуба, она всё время чувствовала спиной его взгляд и знала, что он не слышит ни слова из того, что втолковывает ему Илья Ильич. И что он знает, что и она ничего не видит, кроме его взгляда. Парашют нёс их неведомо куда, и с этим ничего нельзя было поделать — в упоительной подлинности этого полета не было места ни страху, ни игре, ни рассуждениям, ни даже косметике, к которой Яна за весь тот день так ни разу и не прикоснётся. Хотя и убедилась, проходя мимо зеркала, что похожа на мокрую курицу.