Дремучие двери. Том I

Иванова Юлия Николаевна

«Чтобы вся на первый крик: — Товарищ! — оборачивалась земля!» Маяковский.

Свидетель В.Грум-Гржимайло:

«Русского человека считают рабом. Другие считают прирожденным анархистом. Ни то, ни другое. Русский человек — идеалист. Неграмотный, тёмный человек, не понимающий слова «идеал», идеалист по своей природе. Только подходя к русскому человеку с этой стороны, мы начинаем его понимать…

Мы привыкли к нашей неустроенной жизни, и Бисмарк был прав, когда говорил, что весь русский народ — в слове «ничего». Мы легко миримся с недостатками и лишениями жизни, имея всегда впереди мечту, цель, подвиг. Нет подвига — нет цели, и русский человек опускается.

На сцену появляются карты, водка, лодырничество…

На смену блестящему периоду расцвета поэзии, художества, музыки в России начнётся эра научных открытий, эра промышленных достижений, и герои Чехова найдут смысл своего существования. Нация выздоровеет от того психического заболевания чеховщиной, которое разрешилось революцией. Вместе с ним воскреснет русская энергия и дух инициативы, заглохший в 19 веке.

В этом отношении власть большевиков будет иметь решающее значение. Подавляя частную инициативу в торговле и промышленности /борьба с частниками/, в крестьянах /борьба с кулачеством/, большевики подчёркивают в народе ценность этой инициативы, почётность быть таким инициатором, уважение к людям, способным быть инициаторами и после смены их власти какой-то другой». /В. Грум-Гржимайло, выдающийся русский металлург/

«В прошлом мы не имели и не могли иметь отечества. Но сейчас, когда мы сбросили капитализм и власть принадлежит нам, — сейчас у нас есть Отечество и мы будем защищать его независимость. Готовы ли вы к тому, чтобы социалистическое Отечество было разбито и потеряло свою независимость? Если вы не хотите этого, то должны в кратчайшее время ликвидировать отставание и развить большевистские темпы строительства социалистической экономики. Мы отстаём от развитых стран на пятьдесят-сто лет. Мы должны наверстать это за десять лет. Или мы сделаем это, или нас уничтожат!» /Из речи Сталина/

— Заметь, сын тьмы, это очень важно — Иосиф впервые говорит об «Отечестве» с большой буквы, не о месте, стране, где человек родился, а как бы об Отчем Доме в земном, но и отчасти религиозном смысле слова. То есть о Доме, где действуют законы Семьи, Семьи народов. Не «демократия», не «права человека», а братство и любовь, добровольное служение друг другу и Целому как единому организму во имя построения «Светлого будущего»… Коммунизма. Всё это очень далеко от западных моделей социализма, это, по сути дела, этическая сторона Замысла, где каждая часть Целого не имеет его полноты бытия, но зато обладает определённой функцией служения, сверхзадачей. И взаимно помогая, дополняя, проникая в исторические судьбы, потребности, устремления друг друга, исполняют вольно или невольно слова апостола Павла: «Носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов». /Тал. 6, 2/

То есть не определённые законом права и обязанности, а ЧУВСТВО ДОЛГА. Это, повторяю, очень важно.

«Мы объединили государство таким образом, что каждая часть, которая была бы оторвана от общего социалистического государства, не только нанесла бы ущерб последнему, но и не могла бы существовать самостоятельно и неизбежно попала бы в чужую кабалу». — Я уже приводил эту цитату.

Семья народов, соответствующая Замыслу Неба. Об этом не говорилось напрямую во вроде бы атеистическом государстве, но подразумевалось. И культура тех лет была насквозь религиозной по мироощущению, по духу.

Первая в мире Антивампирия. Принцип взаимослужения, противопоставленный миру конкуренции, взаимопоглощения. Как это ни парадоксально звучит, первая попытка осуществить Замысел Неба была в атеистическом государстве.

«В

коммуну душа потому влюблена,Что коммуна, по-моему, огромная высота,Что коммуна, по-моему, глубочайшая глубина»./Маяковский/

Одного боюсь — за вас и сам, чтоб не обмелели наши души, чтоб мы не возвели в коммунистический сан плоскость раёшников и ерунду частушек.

Мы духом одно, понимаете сами: по линии сердца нет раздела.

Если вы не за нас, а мы не с вами, то чёрта ль нам остается делать?

Храни республику от людей до иголок, без устали стой и без лени, пока не исчезнут богатство и голод, поставщики преступлений.

Делами, кровью, строкой вот этой, нигде не бывшей в найме, я славлю взвитое красное ракетой Октябрьское, руганное и пропетое, пробитое пулями знамя!

На первую республику рабочих и крестьян, сверкая выстрелами, штыками блестя, гнали армии, флоты катили богатые мира, и эти, и те…

Будьте вы прокляты, прогнившие королевства и демократии со своими подмоченными «фратернитэ» и «эгалитэ»!

В лицо вам, толще свиных причуд, круглей ресторанных блюд, из нищей нашей земли кричу:

Я землю эту люблю!

Дяденька, что вы делаете тут, столько больших дядей?

— Что? Социализм: свободный труд свободно собравшихся людей.

— Вот очень любопытное свидетельство злейшего врага Иосифа:

«Девятилетний период духовной школы наложил неизгладимую печать на его личность и на его успехи. Русскому языку он научился на уроках духовной схоластики. Русский язык навсегда остался для него полуиностранным, семинарским, натянутым. Богословие не было для него наукой, для изучения которой он пользовался русским языком, как и для изучения других наук. Он изучал русский язык вместе с богословием. От этого богословские формы и обороты навсегда вошли в его сознание как формы и обороты русского языка.

Богословская аргументация всегда имеет формальный характер, и чем дальше тем меньше она уверена в себе. Она подбирает доводы у авторитетов церкви, классифицирует эти доводы и нумерует их». /Лев Троцкий/

— Ну, самый главный «авторитет церкви» — Всевышний, и отступать от Творца… «Мои пути, не ваши пути», Лев Давидович.

«В царстве мысли он чувствует себя, как на льду, боится поскользнуться, выбирает уклончивые и неопределённые выражения. Талант обобщения ему не свойственен, его мысль слишком медлительна и эмпирична, его ум неповоротлив и скуден, его заученные образы отдают до сего дня тифлисской семинарией, даже строки, продиктованные подлинной ненавистью».

«Печать время от времени возобновляет предположение, что Сталин стремится к международной революции. Нет более ошибочной мысли. Международная политика полностью подчинена для Сталина внутренней…» «Говорил он медленно и осторожно. Но под этим как бы апатичным голосом слышалась сдерживаемая злоба, с которой гармонировали желтоватые белки глаз. Вся фигура показалась мне в первый раз зловещей, и, пожалуй, не мне одному. Речь мало касалась темы и не отвечала на аргументы. Зато она заключала в себе ряд инсинуаций, которые большинству оставались непонятными, да они и предназначены были для кадров, для людей аппарата. Сталин как бы инструктировал их, как надо выступать перед массами, где НЕТ ВЕРХОВ ПАРТИИ И ГДЕ МОЖНО ГОВОРИТЬ НЕ СТЕСНЯЯСЬ».