Древнерусская литература. Библиотека русской классики. Том 1
Шрифт:
Старец же святой, уразумев и поняв духом будущее, сказал им: «О блаженная чета! О прекрасные супруги, ставшие родителями такого ребенка! Зачем вы устрашились страхом там, где нет страха. Напротив, радуйтесь и веселитесь, что смогли такого ребенка родить, которого Бог избрал до рождения его, которого Бог отметил еще в утробе материнской. Вот последнее слово я скажу и потом умолкну: будет вам знамением истинности моих слов то, что после моего ухода вы увидите — отрок хорошо знает всю грамоту и все святые книги понимает. А вот второе мое знамение вам и предсказание — будет отрок славен перед Богом и людьми из-за своей добродетельной жизни». И, сказав это, старец ушел, промолвив им такие непонятные слова: «Сын ваш будет обителью Святой Троицы и многих приведет вслед за собой к пониманию Божьих заповедей». Так сказав, старец ушел от них. Родители же провожали его до ворот; он же внезапно стал невидимым.
Они же, недоумевая, решили, что это ангел послан был даровать отроку знание грамоты. Отец и мать, приняв от старца благословение и слова его сохранив в сердцах
О юных годах
И еще об одном деянии этого блаженного отрока скажем, как он, молодой, проявил разум, достойный старца. Через несколько лет он стал поститься строгим постом и от всего воздерживался, в среду и в пятницу ничего не ел, а в прочие дни хлебом питался и водой; по ночам часто бодрствовал и молился. Так вселилась в него благодать Святого Духа.
Мать же его своими материнскими словами увещевала, говоря: «Чадо! Не погуби свою плоть излишним воздержанием, как бы тебе не заболеть, — ведь ты еще мал, тело твое растет и расцветает. Ведь никто такой молодой, в таком юном возрасте, как ты, столь жестокого поста не соблюдает; никто из братьев твоих и сверстников твоих так строго не воздерживается от еды, как ты. Ведь есть и такие, которые и все семь дней в неделю едят, с утра пораньше начинают и поздно ночью кончают есть, пьют без меры. Ты же иногда один раз днем поешь, иногда ни одного раза, но через день питаешься. Прекрати, чадо, такое длительное воздержание, ты не достиг еще зрелости, не настало еще для этого время. Все ведь хорошо, но в свое время». Прекрасный отрок отвечал ей, одновременно умоляя ее и говоря так: «Не уговаривай меня, мать моя, чтобы не пришлось мне невольно ослушаться тебя, разреши мне делать так, как я делаю. Не вы ли говорили мне, что „когда был ты в пеленках и в колыбели, — тогда, — говорили вы, — каждую среду и пятницу ты молока не ел“. И это слыша, как я могу в меру своих сил не стремиться к Богу, чтобы он избавил меня от грехов моих?»
На это ответила ему мать, говоря так: «И двенадцати лет нет еще тебе, а о грехах говоришь. Какие же у тебя грехи? Мы не видим знамений грехов твоих, но видели знамение благодати и благочестия твоего, благую участь избрал ты, и не будет отнята она у тебя». Отрок же отвечал: «Перестань, мать моя, что ты говоришь? Это ты говоришь как мать, любящая свое чадо, как мать, радующаяся за своих детей, движимая естественной любовью. Но послушай, что говорит Святое Писание: „Никто да не похвалится из людей; никто не чист перед Богом, если и один день жить будет; никого нет без греха, только один Бог без греха“. Не слышала ли ты, что божественный Давид, я думаю, о нашем убожестве говорил: „Вот я в беззаконии зачат, и в грехах родила меня мать моя“».
Сказав так, он больше прежнего придерживался своего правильного пути, и Бог помогал ему в его благом намерении. Этот прекрасный и замечательный отрок еще некоторое время жил в доме родителей своих, мужая и укрепляясь в страхе Божьем: к детям играющим он не ходил и с ними не играл; бездельникам и суетным людям не внимал; со сквернословами и насмешниками он совсем не общался. Он только лишь упражнялся в славословии Бога и тем наслаждался, в церкви Божьей он прилежно стоял, на заутреню, и на литургию, и на вечерню всегда ходил и часто читал святые книги.
И всячески всегда он изнурял тело свое, и иссушал плоть свою, и чистоту душевную и телесную без осквернения соблюдал, и часто он в тайном месте один со слезами молился Богу, говоря: «Господи! Если все так, как сказали мне родители мои, что до рождения моего твоя благодать, и твое избрание, и знамение осенили меня, убогого, да будет воля твоя, Господи! Да будет, Господи, милость твоя на мне! Дай мне милость твою, Господи! С детства всем сердцем и всей душой моей от утробы матери к тебе я привержен, от рождения, от груди матери моей — ты Бог мой. Когда я был в утробе матери, благодать твоя посетила меня, и сейчас не оставляй меня, Господи, как отец мой и мать моя оставляют меня. Ты же, Господи, прими меня, и приблизь меня к себе, и причисли меня к избранному твоему стаду: ведь на тебя оставлен я, нищий. С детства избавь меня, Господи, от всякого зла и от всякого осквернения телесного и душевного. И совершать святые дела в страхе твоем помоги мне, Господи. Пусть сердце мое возвысится к тебе, Господи, и все прелести этого мира пусть не услаждают меня, всякая красота житейская пусть не волнует меня. Но пусть прирастет душа моя к тебе, и пусть примет меня десница твоя. Пускай я не ослабну, услажденный мирскими красотами, пусть я не буду нисколько радоваться радостью мира сего. Но преисполни меня, Господи, радости духовной, радости несказанной, счастья божественного, а дух твой благой пусть наставит меня на путь истинный». Старцы и прочие люди, видя такую жизнь юноши, удивлялись, говоря: «Кем будет юноша этот, которого уже с детства одарил Бог столь великой добродетелью?»
До этого места было рассказано обо всем, что случилось, когда жил Кирилл в деревне в той области, которая находится в пределах Ростовского княжества, не очень близко от города Ростова. Следует теперь
О переселении родителей святого
Этот ранее названный раб Божий Кирилл прежде обладал большим имением в Ростовской области, был он боярином, одним из славных и известных бояр, владел большим богатством, но к концу жизни в старости обнищал и впал в бедность. Скажем и о том, как и почему он обнищал: из-за частых хождений с князем в Орду, из-за частых набегов татарских на Русь, из-за частых посольств татарских, из-за многих даней тяжких и сборов ордынских, из-за частого недостатка в хлебе. Но хуже всех этих бед было в то время великое нашествие татар, во главе с Федорчуком [232] Туралыком, и после него год продолжалось насилие, потому что княжение великое досталось князю великому Ивану Даниловичу, и княжение Ростовское также отошло к Москве. Увы, увы, плохо тогда было городу Ростову, а особенно князьям ростовским, так как отнята была у них власть, и княжество, и имущество, и честь, и слава, и все прочее отошло к Москве.
232
С. 386. …великое нашествие… с Федорчуком… — Татарский темник Федорчук (при участии Ивана I Калиты) в 1327 г. ходил с карательной экспедицией против Твери.
Тогда по повелению великого князя был послан и выехал из Москвы в Ростов воеводой один из вельмож, по имени Василий, по прозвищу Кочева, и с ним Мина. И когда они вошли в город Ростов, то принесли великое несчастье в город и всем живущим в нем, и многие гонения в Ростове умножились. И многие из ростовцев москвичам имущество свое поневоле отдавали, а сами вместо этого удары по телу своему с укором получали и с пустыми руками уходили, являя собой образ крайнего бедствия, так как не только имущества лишились, но удары по телу своему получали и со следами побоев печально ходили и терпели это. Да к чему много говорить? Так осмелели в Ростове москвичи, что и самого градоначальника, старейшего боярина ростовского, по имени Аверкий, повесили вниз головой, и подняли на него руки свои, и оставили, надругавшись. И страх великий объял всех, кто видел и слышал это, — не только в Ростове, но и во всех окрестностях его.
Из-за этого несчастья раб Божий Кирилл выехал из той деревни ростовской, о которой уже говорилось; собрался он со всем домом своим, и со всеми родными своими поехал, и переселился из Ростова в Радонеж. И, пришедши туда, поселился около церкви, названной в честь святого Рождества Христова, — и поныне стоит церковь эта. И здесь он жил с родными своими. Не только он один, но с ним и другие многие люди переселились из Ростова в Радонеж. И были они переселенцами на земле чужой, а в числе их Георгий, сын протопопа, со своими родными, Иван и Федор, род Тормоса, Дюдень, зять его, со своими родными, Анисим, дядя его, который впоследствии стал дьяконом. Говорят, что Анисим с Протасием-тысяцким [233] пришли в ту деревню, называемую Радонеж, которую дал князь великий сыну своему младшему князю Андрею. А наместником он поставил в ней Терентия Ртища, и многие льготы людям даровал, и также он обещал уменьшить многие налоги. И благодаря этим льготам там собралось много людей, так как из ростовских земель из-за нужды и несчастья разбежались многие.
233
С. 387. …с Протасием-тысяцким… — На Древней Руси тысяцкие — руководители городского ополчения; Протасий Федорович (ум. ок.1341) — московский тысяцкий.
Отрок же преславный, преславного отца сын, о котором мы речь ведем, подвижник, о котором всегда помнят, родившийся от родителей благородных и благоверных, вырос как от доброго корня добрая ветвь, воплотив в себе всяческие достоинства доброго корня этого. Ведь с молодых лет он был подобен саду благородному и вырос как богатый плод, был отроком красивым и благонравным. Хотя по мере роста он становился все лучше, но красоты жизни он ни во что не ставил и всякую суету мирскую, как пыль, попирал ногами, так что, можно сказать, самую природу свою хотел презреть, и унизить, и преодолеть, часто нашептывая про себя слова Давида: «Какая польза в крови моей, когда я сойду в могилу?» Ночью же и днем, он не переставал молить Бога, который начинающим подвижникам помогает спастись. Как я смогу перечислить прочие добродетели его: спокойствие, кротость, молчаливость, смирение, негневливость, простоту без ухищрений? Он любил одинаково всех людей, никогда не впадал в ярость, не препирался, не обижался, не позволял себе ни слабости, ни смеха; но когда хотелось ему улыбнуться (ведь и ему это было нужно), он и это делал с великим целомудрием и воздержанием. Он всегда сокрушаясь ходил, как будто в печали; еще же более плакал, часто слезу из очей по щекам испуская, на плачевную и печальную жизнь этим указывая. И слова Псалтыри всегда на устах его были, он воздержанием всегда был украшен, тяготам телесным всегда радовался, бедную одежду прилежно носил. Пива же и меда он никогда не вкушал, никогда к устам их не подносил и даже запаха их не вдыхал. К постнической жизни стремясь, он все это не нужным для человеческой природы считал.