Древнейшие государства Кавказа и Средней Азии
Шрифт:
Реже встречаются терракотовые статуэтки, изображающие мужчин. Среди них имеются и сравнительно редкие нагие персонажи, возможно связанные с обрядами и представлениями местного дионисизма (Дальверзинтепе, с. 219). Но более обычны уплощенные фигурки, изображающие стоящих мужчин в поколенном кафтане с оторочкой, переданной декоративной отделкой, перехваченным поясом, и в шароварах, заправленных в мягкие сапоги. Находка статуэтки подобного типа в нижних слоях шурфа, заложенного в Старом Термезе (Козловский В.А., Некрасова Е.Г., 1976, с. 33, рис. 2, 5), показывает, что этот тип терракот появился сравнительно рано, видимо, еще во II–I вв. до н. э. Эти фигурки, как правило, в одной руке держат сосуд, а в другой, как это видно по образцам из Айртама, иногда ветвь (Тургунов Б., 1973, с. 75, рис. 23, 2). Одежды этих мужских персонажей характерны для кушанской знати в той мере, в какой они
Большим схематизмом отличаются фигурки, использовавшиеся как всадники на терракотовых же статуэтках лошадей. Впрочем, и здесь встречаются художественно выполненные образцы (Литвинский Б.А., Мухитдинов Х.Ю., 1969, с. 168, рис. 6). По ним видно, что всадник носит глухой кафтан и остроконечный головной убор, типичный для кочевых племен. Вполне вероятно, что распространение этих статуэток было стимулировано инфильтрацией в Бактрию сако-юечжийских племен и их постепенным проникновением в среду городского населения, что, кстати, отмечается и по данным антропологии (Ходжайов Т.К., 1980, с. 157–158). Встречаются статуэтки коней, на которых следы прикрепления всадников отсутствуют и которые, возможно, представляют собой вотивные фигурки, связанные с культом коня, столь популярного в мире степняков. Показательно, что эти статуэтки остаются в широком обиходе вплоть до позднекушанского времени, как об этом свидетельствуют раскопки верхних слоев Аккургана (Пидаев Ш.Р., 1978, с. 75, рис. 24; Валиев А., Кошеленко Г., 1976, с. 95) и Зартепе.
Имеются и более редкие терракоты, как, например, изображение нагого юноши, борющегося со змеями, которое Г.А. Пугаченкова склонна рассматривать как воспроизведение персонажа древнеиранской мифологии Зохака (Пугаченкова Г.А., 1973а, с. 118). Разнообразны статуэтки музыкантш, играющих либо на арфе, либо на «короткой лютне», характерной, судя по этим изображениям, именно для бактрийской среды (Дальверзинтепе, с. 168). В стилистическом отношении ранние терракоты отчетливо следуют эллинистическим традициям в приверженности к круглообъемной лепке, мягкой драпировке одежды. Затем предпочтение отдается фронтальному, иератическому стилю, складки одежд застыло неподвижны, так же как и черты лица, размеры головы непомерно велики по сравнению с туловищем. На позднекушанском этапе все более ощущается эта диспропорция форм, которая теперь сопровождается тяжеловесностью и всевозрастающим схематизмом. Разумеется, такова лишь общая тенденция развития, в рамках которой встречаются экземпляры, выполненные с разной степенью художественности и мастерства.
Монументальная живопись Северной Бактрии пока известна преимущественно по небольшим фрагментам, хотя в отдельных случаях удается более или менее убедительно говорить о композиции в целом или о ее значительных частях. Стенопись наносилась на слой глиняно-саманной штукатурки, которую предварительно покрывали тонкой белой гипсовой подгрунтовкой. Ее наиболее ранние образцы представлены в халчаянском дворце, где на панели — изображения побегов, листьев, плодов, различных цветов и виноградной лозы. На отдельных участках имелась сюжетная композиция, поскольку сохранилась крупная мужская фигура в богатых одеждах. Особенно выразительны изображения голов, одна из которых причесана и подстрижена по греческой моде, а другая явно воспроизводит степняка с присущими ему антропологическими чертами и небольшой косичкой на бритом черепе. Головы даны объемно с большой выразительностью, внешне даже напоминают фаюмский портрет. Но в них нет присущей последнему психологической глубины; несмотря на объемность лиц, они в целом не лишены некоторой линейности. Но во всяком случае эллинистическая школа, эллинистические традиции в этих изображениях проступают весьма явственно.
Иная манера в живописи Дальверзина, относящейся уже к периоду расцвета кушанской державы. Здесь в небольшом здании, видимо игравшем роль храма, найдены упавшие на пол части многофигурной композиции, центр которой занимало восседающее на троне женское божество. Вокруг него на красноватом фоне располагались женщины, бородатый мужчина, вероятно жрец, и детские фигурки, что в целом, видимо, иллюстрировало какую-либо мистерию. Передача фигур здесь становится еще более плоскостной, в постановке рук чувствуется нарочитая манерность, пластическая передача осуществляется с помощью легких красных бликов, но полного эффекта объемности этим не достигается. В одном из богатых домов того же городища сохранилась часть изображения тяжеловооруженного конного воина, основной ударной силы кушанских армий.
Наконец, имеются и образцы живописи, тематически связанной с буддийскими представлениями. Так, в буддийском комплексе Каратепе в одном из двориков с обводной галереей на стене над входом в святилище сохранилась роспись в зеленовато-синих тонах, изображающая Будду и монахов под деревьями (Ставиский Б.Я., 1977б, с. 94). Этот канонический сюжет выполнен в традиционной манере. Несколько большим разнообразием отличаются расположенные на той же стене, но несколько поодаль, фигуры донаторов — мужчин в мягких сапогах, женщин в длинных одеждах, видимо реальных представителей
Более многочисленна коллекция северобактрийской монументальной скульптуры, в основном из необожженной глины, хотя имеются прекрасные образцы каменных и гипсовых статуй. Глиняная и гипсовая скульптура, как правило, дополнительно раскрашивалась. Наиболее выразительная коллекция глиняных статуй происходит из раскопок халчаянского дворца (Пугаченкова Г.А., 1971а). Здесь скульптурный фриз шел на значительной высоте вдоль стен так, что само его такое расположение в известной мере определяло героизацию воспроизводимых персонажей. Судя по сохранившимся крупным частям скульптур и предложенной реконструкции, центральная часть фриза воспроизводила знатных лиц, возможно членов местной правящей династии, с характерной повязкой, охватывающей прямые волосы, что полностью соответствует типу прически кушанского правителя на монетах Герая. На одном из боковых фризов изображена конная группа тяжеловооруженных воинов, мчащихся с экспрессией, напоминающей традиции скифского искусства. Весь комплекс Г.А. Пугаченкова справедливо рассматривает как памятник утверждающегося династийного культа. Степень мастерства в передаче голов персонажей этих скульптурных композиций различна, но в целом налицо стремление к сохранению индивидуального начала, даже некоторой портретности, хотя уже без раскрытия внутреннего мира воспроизводимого персонажа, что столь характерно для психологического портрета эллинизма. Эллинистический реализм и ориентальная статичность выступают здесь в одном из начальных проявлений своего симбиоза, само становление которого происходило не гладким путем, а как борьба двух начал (Кошеленко Г.А., 1974, с. 305). Следующую стадию развития северобактрийской скульптуры рисуют гипсовые статуи из буддийского святилища в пригороде Дальверзина. Не говоря уже о каноническом изображении Будды, статуи донаторов, в том числе эффектная «голова принца», передают статичный, облагороженный облик, своего рода идеализированный портрет.
Изображения Будды, встреченные при раскопках в Дальверзине и Фаязтепе, представляют собой незначительную вариацию разработанной и канонизированной иконографии. Мягкая моделировка лица, правильные черты, несколько томные глаза воплощают неземную отрешенность традиционного образа, повторявшегося с разной степенью художественного мастерства и в крупных культовых центрах вроде Фаязтепе и в небольших святилищах, как позднекушанская кумирня на Зартепе. Первоклассным образцом каменной скульптуры Северной Бактрии остается айртамский фриз. Фигуры музыкантов, чередующиеся с крупными акантовыми листьями, отрешенно спокойны и следуют в стилистическом отношении канонам, выработанным скульпторами буддийской Индии.
Значительных успехов достигло в древней Бактрии и ювелирное мастерство. Находки каменных матриц (Дальверзинтепе, с. 204) подкрепляют данные стилистического анализа о бактрийском происхождении целого ряда художественных изделий из драгоценных металлов. Из числа предметов, входивших в состав дальверзинского клада, явно бактрийского происхождения золотая пектораль с античной геммой, вделанной в прямоугольную пряжку (Пугаченкова Г.А., 1974б).
В Бактрии, как и в ряде других областей, получила широкое распространение техника перегородчатой инкрустации, основанная на системе гнезд, в которые вставлялись различные самоцветы. Эта мода получила широкое распространение в мире кочевых племен евразийских степей и, возможно, не без этих северных воздействий утвердилась в Бактрии. Выполненные в подобной технике серьги в виде птиц с распростертыми крыльями были найдены в одном из курганов кочевнического могильника в Бишкентской долине (Мандельштам А.М., 1966а, табл. IX, 6).
Но особенно богат и выразителен набор различного рода украшений из могил юечжийской знати, раскопанных советско-афганской экспедицией на Тиллятепе в Южной Бактрии (Сарианиди В.И., Ходжаниязов Т., 1980). Сами погребения помещены в узкие ямы, напоминающие могильные ямы аруктауского и тулхарского курганных некрополей. Но лица, захороненные в столь тесных гробницах, имеют богатейшие одежды, расшитые всевозможными золотыми украшениями поистине с варварским великолепием. Широко распространена здесь инкрустация жемчугом, бирюзой и лазуритом. В многочисленных изделиях, детальный анализ которых только начинается, имеются сюжеты, характерные для степняков Азии, особенно сцены терзания зверей, сцепившихся в бесконечном клубке. В мир эллинских традиций уводит фигура воина в парадных доспехах македонского типа, образ женщины, сидящей на льве. Многие изображения, видимо, отражают местные, бактрийские образы, сочетающиеся с эллинистическими и индийскими воздействиями (подвески, изображающие государя с двумя драконами по сторонам). Как бы то ни было, и здесь мы видим богатейший мир художественной культуры, творчески впитывающий и объединяющий различные течения, формирующий на этой основе свой собственный стиль и свои эстетические каноны (табл. CXX–CXXII).