Древние. Том I. Семейные узы. Часть I
Шрифт:
– Папа…
В ответ молчание. Мужчина еще долго смотрел на свою жену, прежде чем обратиться к Бавену. Он томно поднял руку с Корвеции и потянулся к младенцу.
– Мир тебе…
– Папа…
Мужчина поднял глаза.
– Я хотел сказать… – Бавен быстро вытер покатившуюся каплю.
Мальчик старался не показывать родителю своих слёз. Тот не любил проявлений «слабости», коими называл эмоции. Мужчина, женщина или старик, никому не стоит поддаваться сиюминутным порывам и выдавать, что таится в душе. Собственно, так и жил и этому учил бывалый военный своих детей. Для маленького Бавена отец являлся авторитетом, перед
Утерев грязным рукавом текущий нос и стараясь спрятать покрасневшие глаза Бавен, как только отпустил маленькую ручку Рокхида, сглотнул подступающий к горлу ком. Он вскочил с кровати и осанкой опытного солдата встал перед мужчиной, заявив отцу, что отправляется на следующую вылазку повстанцев.
– Куда же ты пойдёшь? – саркастично, но всё же не меняя мины, заявил Колвен.
– Сегодня ночью состоится сходка членов Отряда. Я иду…
– Нет.
– Я должен отомстить за мать!
– Не неси ерунды. Твоя мать погибла при родах, а не от рук волшебника – Нервно продолжал отец.
– Если бы не эти люди, то мы бы не жили так!
– Замолчи.
– Мы бы не жили как черви, боящиеся выйти наружу!
– Я сказал замолчи! – мужчина повысил голос и обернулся на сына. – Ты ещё сопляк. Посмотри на себя. – Он уж было собрался подняться, намереваясь отвесить непослушному отпрыску подзатыльник, как это происходило в подобных случаях, однако Рокхид издал пронзительный крик. Колвен, нехотя, вернулся к младенцу.
– Тебе… тебе меня не остановить. – От страха, мальчик стал заикаться. Его губы дрожали. Он невольно отступал, когда замечал на себе тягостный взгляд сурового родителя.
– Я сказал… – голос отца становился всё громче, вскоре переходя на крик, что, казалось, вот-вот перебьет младенца. – Ты остаешься здесь! Не хватало ещё и тебя потерять!
Бавен был напуган. Его багровое лицо надулось, словно шар, готовый вот-вот сдуться и излить всё, что было внутри. Однако, чтобы не сыскать новых проблем и не раздражать лишний раз отца, в пустоте раздалось скупое “Хорошо”.
Мальчик до смерти боялся гнева Колвена, но несмотря на это, им двигало снедающее чувство мести и обида на последнего. Казалось, будто бы отец струсил, раз не хочет воевать. Не сказав ни слова, этой же ночью, Бавен бесшумно прокрался мимо спальни родителей, лишь изредка поглядывая на мирно спящего брата.
Ему хотелось забыться, выкинуть из головы все терзающие воспоминания, вырвать с корнем всё, что изъедало душу, заглушить крики брата, осушить слёзы его матери. Мама. И тотчас он бросился в рыдания, сам того не замечая, как несётся по деревенской улице, зажав рот рукой. Бавен едва видит, куда направляется, лишь слабые очертания местности, эти ветхие дома, что были здесь из покон веков и то расположение всех улочек, что Бавен знал с рождения, сейчас вспыхивали в глазах, которые нарочно покрывались слёзной оболочкой, только мальчик их вытер.
Почему он ничего не может делать? Почему Почему мама должна была погибнуть? Почему случилось то, что случилось? И где взять силы жить дальше? А есть ли после всего этого смысл? – Бавен бежал, не зная куда. Темнота поздней осени уже окутала всё вокруг и выпустила злые ветра; на небе кучковались тучи, стукаясь друг о друга и издавая недовольные звуки. Закапал дождь. Из раза в раз, ледяные капли, словно иглы, поражали руки,
Он внезапно остановился. Куда идти? Что делать?
Единственные теплые воспоминания, не омрачённые горечью утраты или ранящей скорбью, всплыли у мальчика в голове. Остановившись под чьим-то хлипким навесом, Бавен опустошёнными глазами взирал на всё усиливающийся ураган. На соседней улице, напротив него, меж двух дальних хижин, где жили знакомые его семьи, с грохотом упало столетнее дерево; мойщный тайфун сорвал с крыши домишки неподалёку первый слой кровли; под самим же навесом, где мальчик пережидал бурю, зашаталась единственная тоненькая, подтёсанная балка, что держала деревянную его крышу и Бавен поспешил убежать. Он бежал вперёд сквозь шквальный ветер, сквозь ранящие игры дождя, через увязжую в грязи дорогу в деревню наружу. Вне этого проклятого места, туда, где его ждут, где он всегда мог укрыться. К этим светлым глазам, ясному очертанию лица и тёплым рукам.
– Эва – сорвалось с губ. И юноша вновь промчал через лес, невзирая на гневные небеса которые, казалось, так же как и он, скорбели по Корвеции.
Он уже был у ограды, когда завидел в широком окошке её башни тонкую фигуру. – Эва – вновь проговорил юноша, улыбнувшись ясной, очищающей улыбкой. Она резво помахала ему и поспешила открыть окно, а он покорно стоял у высокого забора, одуваемый колючим, порывистым ветром и нещадно обиваемый небесным ливнем, но счастливый. Возможно, впервые он почувствовал сейчас к Эве что-то большее, чем дружеская привязанность, больше, чем отдушина после истязающих рабочих дней юного батрака, и больше, чем глоток свежего воздуха в безнадёжной жизни человека, обречённого жить под гнётом волшебной руки.
Она проскользнула через небольшую защёлку – словно прошла окно насквозь, плавно избавилась от дождя, возведя, сиявшую, среди наступившего мрака, нежную белую руку. Она пробежала по небу, как белёсое облачко, рассеявшая густую, мрачную бурю вокруг них двоих. Эва стояла против него, сияющая, и её кожа; её девичьи глаза выражали то, что его душа хотела ей сказать, – обнять её, открыть свою душу, высвободить ей, этой хрупкой девочке всю свою боль, которая сейчас выдавала себя краснеющими щеками. И чтобы она поняла его, приняла и помогла освободиться от той терзающей, раздиравшей сердце боли, что нахлынула на него с приближением Эвы. Её мягкий, успокаивающий и ласковый голос напомнил ему голос матери. Он замер.
Бавен не мог больше держаться. С каждым приближением Эвы мальчика охватывало волнение, которое рвалось наружу. Сцена смерти его матушки, погибшей в муках; ненавистный Рокхид, из-за которого она погибла; отец, что совершенно его не понимал и жил, казалось, одной работой и то, что ему, тринадцатилетнему юноше, потерявшему всех, кого он любил и не видевшему будущего, скорее всего, уже не жить, – теперь это было бессмысленно. Зачем? Зачем жить дальше? Самого близкого человека больше нет и не будет; судьба сыновей батраков предрешена ещё до его рождения, – Бавен либо будет казнён за попытку бежать, либо будет до самой старости пахать на каменоломнях, чтобы в конце жизни его скинули в человеческую яму или того хуже – отвезли в Лес Тишины, где его разорвут на куски тамошние чудовища; да и что скажет Эва на то, что тот, кому она безгранично доверяла и вверила бы безмолвно свою жизнь, состоит в Отряде Возмездия?