Древняя Русь и Великая степь

Гумилев Лев Николаевич

Облучение, вызывающее мутацию, проходит по разнообразным регионам. Редконаселенные, например пустыни, крайне слабо реагируют на мутагенный импульс, который затухает на уровне персон. Монотонные ландшафты, даже густонаселенные, гасят импульсы медленнее, но тоже радикально, потому что сами обладают инерцией покоя, вектор которой всегда не тот, что в мутагенном импульсе. Зато разнообразные ландшафты с разным этническим наполнением лабильны, вследствие чего на стыках их легко образуются новые этнические системы, имеющие много шансов на выживание.

Однако если этногенез идет очень быстро, он может разорвать непрочные системные связи; тогда процесс обрывается в акматической фазе. Происходит

надлом, при котором этнос может либо погибнуть, «рассыпаться розно», либо сохраниться в оптимальном при данных условиях состоянии, при котором энтропия замедляется, хотя и не исчезает полностью. Лимит этногенеза — гомеостаз, характеризующийся отсутствием свободной энергии. В силу этого гомеостатические этносы не агрессивны, хотя достаточно резистентны.

Карта пассионарных толчков в Евразии с Х в. до н. э. до XV в. н. э.

Таким образом, оказывается, что «начало» этнической истории реально как натуральный феномен. Поэтому оно несопоставимо с условными точками отсчета: основанием Рима, первой Олимпиадой, новой эрой, неправильно сопоставленной с рождением Христа, хиджрой и т. п. Равным образом не годятся для начала отсчета даты политической истории, например образование национального Французского королевства — избрание Гуго Капета. Ему предшествовал длинный, свыше 150 лет, процесс пассионарного подъема этносов, заселявших территорию нынешней Франции. В 986 г. этот процесс не начался и не завершился, но стал очевиден, не более того.

В определении начальной точки отсчета этногенеза не обязательно стремиться к точности до года. Нашими наблюдениями могут быть установлены только инкубационный период вызревания нового поведенческого стереотипа и организация новой структуры, ломающей обветшалые рамки старой. Этой степени точности достаточно, чтобы установить тождество мутаций атомарных, молекулярных, клеточных и популяционных. Но место организменных, т. е. персональных, норм поведения следует уточнить.

187. Законы природы и «полоса свободы»

Как непредсказуемо движение единичного атома в камере Вильсона или характер реакции одноклеточного организма на изменение вмещающей среды, будь оно термическим, химическим или электромагнитным, так вариабельно и поведение высших млекопитающих на организменном уровне, а людей — на уровне персональном. Во всех случаях в вероятностных изменениях существует «полоса свободы».

Для микроорганизмов свобода выбора из двух и более вариантов реакции на изменение среды является способом внутривидового отбора, потому что ошибка ведет организм к гибели. Для высших позвоночных дело обстоит примерно так же. На этом принципе основана охота хищников, истребляющих тех животных, которые дают себя поймать и съесть. Но если бы не появлялись время от времени «неуловимые» зайцы и олени, то их виды были бы давно уничтожены лисами и волками, после чего эти последние передохли бы от голода.

Этот феномен описан давно и исчерпывающе, но биографии отдельных животных изложил только Сетон-Томпсон в книгах «Жизнь гонимых» и «Животные-герои». По сути дела, этот замечательный натуралист применил к зоологии метод, которым пользуется история «великих людей», по какой-либо причине заслуживших внимание исследователя.

Однако теперь уже не нужно доказывать, что ряд биографий не объясняет крупных исторических перемен. Дела людей очень талантливых и энергичных включаются в деяния масс — крупных популяционных целостностей, и последствия подвигов

сглаживаются общим этническим развитием, а это последнее — общечеловеческим становлением, запрограммированным в планетарных масштабах. При этом та часть исторической науки, которая изучает поступки отдельных людей — персон, — не бесплодна. Она дает уточнения, которые позволяют понять, что линия этногенеза не плавная, а ломаная, состоящая из многих зигзагов, взаимно компенсирующихся на длинных отрезках времени.

Это наблюдение имеет большое практическое значение, потому что зигзаги развития соразмерны с биологической жизнью отдельных людей. А ведь человеку, тому или иному, совсем не безразлично, в какую эпоху он живет: в тихую, мирную или, как сказал поэт, «в минуты роковые». Как к тому, так и к другому применяться необходимо, но, оказавшись в «полосе свободы», человек может найти либо ошибочный, либо правильный выход. Конечно, мы знаем, что на результат грандиозного процесса индивидуальное решение повлиять не может, но для тех десятилетий, а иногда двух-трех веков отдельные поступки отнюдь не безразличны. Например, тот дурак, который выпустил в Австралию пару кроликов, нарушил биологическое равновесие целого континента, а Бертольд Шварц, открыв порох, дал возможность европейским королям расправиться с феодалами.

Можно сказать, что порох был бы все равно открыт и применен, что для глобальной истории техники дата его открытия не важна, но для людей XIV в. она была сверхзначима, ибо от нее зависели судьбы и столиц, и замков, а тем самым — деревень. Короче говоря, зигзаги, даже недолговечные, оставляют на теле человечества, да и всей биосферы, неизгладимые рубцы. Это нельзя назвать ни хорошим, ни плохим, ибо это закономерность природы.

Само собой понятно, что делить зигзаги на прогрессивные и реакционные бессмысленно. Если прогресс идет по ходу времени, как и этногенез, то конец этногенеза — затухание и распад — надо считать явлением прогрессивным, что логично, но противоречит общепринятому восприятию самого понятия прогресса. Выход из этой контроверзы предлагает закон отрицания отрицания. Например, на месте сгнившего дуба из опавших желудей появилась дубовая роща и стадо кабанов, поедающих желуди.

Но это не зигзаг, а просто дискретность систем одного порядка, направление же импульса, дающего зигзаг, будет перпендикулярно ходу развития. Поэтому вопрос о прогрессивности или реакционности зигзагов неправомерен. Однако общий интерес читающей публики именно к зигзагам истории оправдан. Число, вернее, плотность зигзагов показывает уровень пассионарного напряжения систем и характеризует их контакты на суперэтническом уровне. При отрицательной комплиментарности в результате зигзагов образуются химерные целостности, обычно нестойкие, а при положительной — слияние и образование новых этносов, ничуть не более «прогрессивных», чем прежние. Поэтому сам вопрос оценки, ныне именуемый аксиологией, здесь неуместен. Ученый вправе только констатировать, что дело обстоит так, а не как бы ему хотелось. Законы природы в одобрении не нуждаются.

Но более того, «полоса свободы» не освобождает ни биологическую особь, ни личность от природных воздействий. Специфика «свободы» только в том, что человек может делать выбор между решением правильным или ошибочным, причем в последнем случае его ожидает гибель. Значит, свобода выбора — отнюдь не право на безответственность. Наоборот, это тяжелый моральный груз, ибо, находясь в социуме, человек отвечает не только за себя и свое еще не родившееся потомство, но и за свой коллектив, своих друзей, соплеменников, наследие предков, благополучие потомков и, наконец, за идеи, формирующие его культуру и даже идеалы, ради которых стоит жить и не жаль умереть.