Дрейфус... Ателье. Свободная зона

Грюмбер Жан-Клод

Зина. Да, конечно, о Дрейфусе, одного я не понимаю…

Арнольд. В самом деле, не может быть!

3ина. Ты каждую минуту меня перебиваешь!..

Арнольд. Говори, говори, слушаю тебя…

Зина. По-твоему, что же он на самом деле сделал, этот босяк, чтобы оказаться на каторге со всем этим процессом и всей этой историей в печенках?

Арнольд. Что? Вот дуреха! Да в том-то и дело, что ничего, ничего он не сделал, он невиновен, невиновен, об этом и пьеса… вся пьеса только об этом…

Зина. Невиновен?

Арнольд.

Ну да! Его обвинили по ошибке, потому что он — еврей! еврей! Ты понимаешь, что я хочу сказать?

Зина. Да, да, знаю: «еврей», пару раз в жизни я уже встречала это слово…

Арнольд. Значит, теперь ты поняла?

Зина. Поняла, спасибо, это нетрудно понять: он ничего не сделал, он невиновен… Согласна, так в пьесе! Но на пьесу-то мне наплевать… на самом-то деле, в жизни, что там в Париже произошло — вот чего я никак не могу понять!

Арнольд (кричит). В жизни произошло то самое, о чем Морис написал в своей чертовой пьесе!

Зина. Да, да, да… Но я в это не верю! Морис написал так, чтобы вышибить слезу у климактерических дамочек, но меня он плакать не заставит, я о себе позабочусь, я знаю жизнь; во Франции человека не сажают в тюрьму только за то, что он еврей, здесь — да, там — нет! Так не бывает!.. Если бы он, по крайней мере, хоть затеял что-то противозаконное, а потом бы раздули это дело, потому что он все-таки был немножечко еврей, против этого ничего не могут сказать — это возможно, но вначале-то, когда они его арестовали, в самом начале, что-то же он натворил, пусть пустяк какой-нибудь, мелочь, но сделал же… Допустим, шпионом он не был, но, поди знай, может, не умел держать язык за зубами, может, задавался, знаешь, теперешняя молодежь, они ведь мнят о себе, нос задирают, последнее слово всегда за ними, ему — слово, он тебе десять, и что ты думаешь, конечно, находятся такие, которым не нравится, как еврейский молокосос задается перед ним, старым гоем… Надо бы разбавить ему бульончик водичкой, ты — капитан? Ладно, уже не так мало для еврея, и теперь замолкни, не открывай рта, пусть о тебе забудут, благодари небо, что этого-то достиг и от отца-матери не пришлось отрекаться!.. Может, он просто хотел продвинуться по службе, ему отказали, и он тогда рассердился, был груб и… поди знай!.. Во всяком случае, Морис был не прав, упрощая до такой степени этого персонажа, он получился слишком зализанным, пресным, может быть, поэтому Мишелю никак не удается его сыграть: он какой-то неживой, невинная жертва, над которой каждый кому не лень изгиляется, нет, это устаревший театр для слабонервных старушек; настоящий персонаж должен иметь и положительные, и отрицательные черты, свои сильные и слабые, светлые и темные стороны, иначе это не роль, а манекен… Беня Крик — вот это роль, негодяй, вор, врун, но добрый, щедрый, прямой, как клинок… и при этом такой поэтичный текст, ты читал?

Арнольд (взрываясь). Разве у меня есть время читать? Днем я в лавке, вечером репетирую, а ночью выслушиваю всякую чушь по твоей милости… Хватит, надоело! Морис говорит, что это — правда, пусть будет правда, и все, остальное меня не касается, не мое дело, ты поняла? Мне плевать!.. Плевать!..

Зина. Морис? Морис? Что ты все заладил?.. Что он знает, твой Морис? В 1895 году он даже еще не родился, он и в Париже-то никогда не был!

Арнольд. А ты?

3ина.

Я, сударь, я родилась в 1895 году!

Арнольд. Спасибо, я осведомлен! Ну, а в Париже, в Париже ты уже побывала?

Зина. Я? В Париже? Что мне там делать? Зачем бы я поехала в Париж, если вся моя семья живет в Бельгии…

Арнольд. Ладно, не будем больше об этом!.. Хорошо?

3ина. Я даже в Бельгии никогда не была… Может, когда-нибудь, как знать, я бы и поехала их повидать… «Ой, тетя, это ты?» — «Да, это я, приехала, здравствуйте, молодежь».

Арнольд. Вот, вот, поезжай в Бельгию, счастливого пути!.. Скатертью дорога.

Зина. Кто мне помешает!..

Арнольд. Никто тебе не помешает, вам туда, прямо и налево…

Неопределенный жест.

3ина. А когда я буду в Бельгии, то, если захочу, оттуда поеду в Париж…

Арнольд. Хорошо, хорошо…

3ина. И там, на месте, я все доподлинно выясню…

Арнольд. Выясни, выясни!.. А пока что мы пишем декорации или мы не пишем?

Зина. Так мы для этого и пришли, разве не так?

Арнольд. Если мы для этого пришли, замолчи и дай мне поработать!..

Начинает работать.

Зина. Замолчи! Это ты мне говоришь, чтобы я замолчала?

Вздыхает, потом начинает красить. Арнольд останавливается, со стоном выпрямляется, потирая поясницу.

Отчего такой скрип? Тебя плохо смазали?

Арнольд. Ай, какой кошмар: совершенно не могу наклониться вперед.

Зина. Наклонись назад!

Арнольд. Наклонись… очень остроумно, тонкая шутка, мне больно, а ты… ой, теперь отдает во всю спину.

Зина. Отдает?

Арнольд. Да… стреляет, что ли… ай, ай, ай!..

Зина. Ляг на пол и подтяни колени на грудь…

Арнольд. Колени на… Скажи, ты смерти моей хочешь? Что я тебе сделал плохого? Даже собаку, когда у нее болит, жалеют больше, разве не так?..

Зина. Пощади мои барабанные перепонки, делай, что тебе говорят…

Арнольд. На пол?

Зина помогает ему лечь, потом помогает ему поднять колени как можно выше. Он потеет и дышит с трудом.

Зина. Дыши потихонечку… дыши… вот так… тихонько…

Он старательно дышит.

Теперь лучше?

Арнольд. Пожалуй…

Зина. Еще отдает?

Арнольд. Не знаю… нет… немного меньше… может быть… а если я не смогу больше подняться?

Зина. Не беспокойся, мы вырубим в полу дырку и зароем тебя здесь, и расход меньше… и потом, когда мы здесь будем играть, мы будем вынуждены о тебе вспоминать…

Арнольд. Очень смешно… Обхохочешься… А если бы это был сердечный приступ?

Зина. Тогда бы это не отдавало тебе в поясницу… нет, это от декораций, поза очень утомительная…

Арнольд. А собственно, почему мы всегда должны все делать, а другие — никогда? Декорации писать? Пожалуйста. «Зина, Арнольд, подбавьте мне здесь голубенького»… почему всегда мы? Что мы, лучше рисуем, чем другие?