Дрейфус... Ателье. Свободная зона

Грюмбер Жан-Клод

Мишель. Гм!.. Гм!.. двадцать восемь… В то время ты слышал какие-нибудь разговоры о капитане Дрейфусе?

3алман. О ком?

Мишель. О капитане Дрейфусе, еврее, который был капитаном во Франции и у которого в то время были большие неприятности…

Залман. Да… да… вполне вероятно… ну и что?

Мишель. Ничего. Морис написал пьесу о нем, мы будем ее играть, попытаемся, по крайней мере…

Залман. Такую старую историю?

Мишель. Морис хочет показать, что, даже будучи

капитаном, еврей не может избавиться от неприятностей.

3алман. И чтобы сказать об этом, он написал пьесу? Он что, сумасшедший?

Мишель. Он также хочет сказать, что пока люди не полюбят друг друга, всегда может случиться дело Дрейфуса, погром и другие мерзости в этом же роде…

Залман. А с чего бы это люди стали любить друг друга?

Пауза.

Дело Дрейфуса… да… да… о нем много говорили, а потом прошло время, пришли к нам собственные несчастья, собственные заботы, я в это время жил в Кракове, да, до 1902 года жил в Кракове. Не будучи капитанами, мы все равно свою порцию получили сполна, и, поверь, нам было не до Франции, и мы позабыли о капитане и всех их скверных историях.

Входит Морис, он останется стоять у двери. Ни Мишель, ни Залман его не замечают.

Мишель. Но что бы ты мог сказать об этом капитане?

Залман. Я? Ничего… Заметь, в конце, когда они его помиловали, мы здорово напились, в то время любой повод был хорош и желудок у меня был железный, сегодня он словно заржавел, старость!.. что поделать… Была одна история, история вроде той, что приключилась с твоим Дрейфусом… История с генералом, которого однажды лишили звания; он натворил глупостей, его судили, содрали с него все нашивки… Он перенес это спокойно, даже улыбался; возвращаясь к себе домой, он проходил мимо одного солдата, простого солдата, стоявшего в карауле у казармы, и солдат этот не заметил, что на генерале нет больше нашивок, и приветствовал его, как полагается приветствовать генерала, и тогда генерал неожиданно расплакался.

Смеется.

Да, расплакался, как будто всей своей кожей вдруг почувствовал, что он больше не генерал, и все из-за этого простого солдата, который принял его за настоящего генерала.

Морис (кидается к Мишелю). Вот, вот, это то что надо… Понял теперь, теперь тебе понятно?

Залман. Он что, взбесился? Нельзя так пугать людей, я уж думал, что пришел мне конец, а я не успел и пожалеть о прожитой жизни!..

Морис (Мишелю). Во время церемонии, в момент, когда с него срывают знаки отличия, он еще капитан, и все эти люди во фрунте, эта музыка, самый этот ритуал, его атмосфера, этот помпезный приговор, все это еще — армия, его армия, и даже потом, без нашивок, без шпаги, он — еще солдат, в кругу других солдат. И вот тогда он слышит из толпы за решеткой крики: «Еврей, грязный еврей… Смерть, смерть евреям», — потом то же самое повторяют журналисты, за ними — солдаты и, наконец, офицеры, его бывшие товарищи, заорут все разом, а некоторые будут еще и подходить, чтобы плюнуть ему в лицо. И вот

только тогда все внутри у него оборвется, все рухнет, все погибнет — честь, звание, родина, — все полетит в тартарары, и он уже перестанет представлять себе, кто он, где находится, и начнет падать, падать, стремительно нестись вниз… Сломанная сабля, сорванные эполеты и вырванные пуговицы — это ерунда, душу ранят голоса людей… Понимаешь?

Мишель. Возможно, но что мне это даст?

Морис (не обращая внимания на его вопрос, продолжает в крайнем возбуждении). Он больше не капитан, не солдат, не француз, он больше никто, армия его отторгла, отшатнулась от него, как от чумного. Он — такой же человек, как ты, как я, он не понимает, кто и за что его судит. Виновен!.. Одинокий, растерянный, поруганный, обманутый, да, обманутый, понятно тебе?

Входят Арнольд и его дочь Мириам.

Арнольд (прерывая Мориса почти непроизвольно). Привет, дети мои, смирно! вольно! Продолжай, Морис, не обращай на нас внимания, мы просто так зашли на минутку. Пой, пташечка, пой: «Обманутый, обманутый, обманутый»… да будет с вами мир, братья мои, и да не падут никогда воши на ваши головы!..

Залману, который сидит у печки.

Ну что, Залман, все мучаешься изжогой? Надо принимать бикарбонат, поверь мне, бикарбонат и водку понемножку, не более одного стакана враз.

Смеется.

(Морису.) Мы не опоздали?

Морис (целуя Мириам). Нет, не слишком.

Мишель жмет руку Мириам, Арнольд весьма покровительственно похлопывает Мишеля по плечу.

Арнольд. Движется помаленьку?

Морис. Начали… начинаем…

Залман (ворчит). Бикарбонат?.. На твою голову… вместе со всеми болячками…

Уходит.

Арнольд. Я выучил свой текст!

Морис. Отлично… но сегодня мы репетируем сцену Дрейфуса с женой…

Арнольд. А со мной что, не репетируешь?

Морис. Я работаю по плану, а почему ты решил, что репетируешь сегодня?

Арнольд. Постой, постой… Тут я не согласен. Если один актер сильнее других, что же, ему теперь и репетировать не нужно?.. Режиссер обязан быть справедливым… Справедливым!

Морис. Хорошо, хорошо, не волнуйся, до тебя тоже дойдет очередь…

Арнольд (не может остановиться). Правосудия, господин президент, мы требуем только правосудия, ни больше и ни меньше!

Морис. Хорошо, вам ответят, а пока посиди и посмотри, как будет репетировать твоя дочечка…

Арнольд. С большим удовольствием… Поехали… я буду смотреть… Настоящий артист всегда найдет чему поучиться, даже у… словом, всегда есть чему поучиться у других, если речь идет о настоящем артисте!..