Дрейфус... Ателье. Свободная зона
Шрифт:
Морис. Ты смотри, но молчи!
Арнольд. Морис, ты хочешь обидеть меня?
Морис (переставляя мебель на сцене). Мишель, читай письмо… Затем Мириам читает свое… а потом мы начнем сцену сначала.
Мишель. Почему сразу не начать сначала?
Морис. Не спорь, читай свое письмо… по местам… лицом к лицу… Останавливать не буду… энергичнее, дети мои, энергичней, не будем терять времени… за работу, за работу… Надо потрудиться!..
Мишель (очень быстро, стремительно, без выражения). «Среда, пять часов. Моя дорогая. В конце концов мне разрешили написать тебе… Для меня была большая радость увидеть тебя, даже через проклятую решетку; когда я подошел к тебе, я почувствовал такое сильное волнение, что должен был сделать над собой усилие, чтобы не упасть в обморок. Я очень страдаю, но тебя жалею больше, чем себя. Я знаю, как ты меня любишь и как кровоточит твое сердце. Что до меня, то все мои мысли — о тебе, любовь моя, и ночью, и днем я думаю только о тебе… Быть невиновным, прожить жизнь, ничем себя не запятнав, и вдруг оказаться осужденным за самое чудовищное преступление, которое может совершить солдат, что может быть ужасней! Порою мне кажется, что я — игрушка в руках страшного кошмара. Услышать все, что мне сказали…»
Морис (не в силах больше выносить). Не так быстро, Бог мой! Не так быстро! Больше жизни!
Мишель (вздыхает, грустно смотрит на Мориса, потом бормочет упавшим голосом). У меня внутри пусто…
Морис. Да нет же, нет, все нормально… Не спеши, только и всего, мы никуда не торопимся, мы пришли репетировать, у нас есть время…
Мишель. Знаешь, днем, когда я работаю, я сижу сгорбившись, вот так, видишь.
И это очень плохо для персонажа. Ведь капитан должен держаться все время прямо, правда?
Арнольд. Скажешь тоже — прямо! Как струнка он должен быть! Грудь колесом, взгляд прямой, ляжки напряжены, как у польского почтальона, когда он вручает еврейской семье уведомление о выселении…
Морис. Предположим! Но что тебе мешает держаться прямо?
Мишель. Я пытался, но это невозможно. Во-первых, я попадаю молотком по пальцам, но это не самое страшное. Главное, что я плохо делаю свое дело, такой стыд. Господин Аппельбаум даже вернул мне пару обуви, и это я вам говорю — вернул, потому что он-то бросил мне ее в морду и при всех. При этом он был прав, работа и вправду была никуда не годной. Нет, когда ты — сапожник и собираешься и впредь им оставаться, никак не возможно менять подметки с прямой спиной, грудью колесом и напряженными ляжками, как у польского почтальона или у французского капитана…
Морис. Ладно, ладно, продолжим, умоляю, не будем терять времени. Не думаю, по правде говоря, чтобы Дрейфус держался так уж прямо во время написания такого письма. И потом, дело ведь не в том, чтобы прямо держать спину и устремлять взор вперед, надо постепенно создавать своего персонажа внутренне, внешний облик сам собой придет в соответствие с внутренним образом!.. Продолжаем, попробуй добавить сюда немного…
Мириам (со
Мишель (бросает украдкой взгляд на Мириам, потом на Арнольда и снова погружается в чтение. Теперь он читает медленнее, но потом берет тот же темп). «Все, что мне сказали, в то время как сам я в душе своей твердо знаю, что ничем не погрешил против своей совести, превращает жизнь мою в самую страшную моральную пытку. И что бы ни случилось со мною, главное, что надо сделать, это установить истину, пустить в ход все средства, чтобы ее доказать, и, если понадобится, пожертвовать всем нашим состоянием, чтобы реабилитировать мое честное имя, повергнутое в грязь. У меня не хватает мужества продолжать мое письмо».
Морис. Твоя очередь, Мириам!
Мириам (она читает очень искренне и просто). «21 декабря 1894 года. Я несказанно страдаю от тех мучений, которые приходится выносить тебе: в мыслях своих я не расстаюсь с тобой ни на минуту.
Вижу тебя одного в печальной твоей темнице, во власти самых мрачных раздумий… Я так несчастна в разлуке с тобой. Возлюбленный друг мой, надо сделать все, чтобы мы встретились вновь и снова жили вместе, ибо врозь нам невозможно существовать. Покорись судьбе, пройди через все самые страшные испытания, которые тебе предстоят. Молю тебя, не терзайся мнением толпы, ты знаешь, как оно изменчиво…
Наши крошки чувствуют себя прекрасно. Как они милы, как веселы и счастливы. И какое утешение в нашем страшном несчастье видеть их столь невинными и юными… Пьер говорит о тебе так сердечно, что я не могу удержаться от слез… Твоя Люси».
Морис. Отлично, теперь перейдем к началу сцены. Вы встаете и направляетесь друг другу навстречу… Останавливаетесь прямо напротив, почти касаясь один другого, вот так, зафиксируйте это положение…
Свидание окончено!.. Расходитесь, не отрывая друг от друга глаз… Ну, Мириам!..
Мириам (отступая и протягивая руки к Мишелю). Любовь моя, любовь моя… Альфред…
Мишель (с интонацией совершенно нейтральной). Люси… Моя Люси… Моя любовь… Моя любовь…
Морис. Стоп!
В чем дело? Ты что, из дерева, что ли?
Мишель (нормальным голосом). Я не создан ни для театра, ни для армии!.. Вот…
Морис (внезапно меняя тактику). Не будем горячиться, я уже говорил… Спектакль ведь еще не завтра? У нас есть время, и потихоньку, но начинает же получаться… Прежде всего, в этом кусочке, тут-то речь идет не о капитане, не о… Здесь мужчина, просто мужчина в разлуке с женщиной, они только что встретились буквально на несколько минут, они не могут коснуться друг друга: решетка их разделяет, и едва они успевают сказать друг другу несколько слов, как свидание уже окончено и они расстаются, крича о своей любви… вот и все…