Друд, или Человек в черном

Симмонс Дэн

На следующий же вечер после приезда в Лондон Друда ограбили. Английские матросы напали на него в припортовом квартале, обчистили, зверски исполосовали ножом — именно тогда он лишился век, ушей, носа и кончика языка — и бросили в Темзу, словно труп… да он, собственно, и был тогда почти трупом. Какие-то обитатели Подземного города вытащили Друда из реки и перенесли вниз — умирать. Но он не умер, Уилки. А если и умер, так значит, вернул себя к жизни. Когда неизвестные бандиты грабили его, избивали и резали ножом, Друд погрузился в глубокий месмерический сон и привел свою душу — или по крайней мере свое психическое существо — к тонкой грани

между жизнью и смертью. Оборванцы из Подземного города нашли бездыханное тело, но при звуке человеческих голосов Друд очнулся от магнетического сна таким же усилием воли, каким ввел себя в месмерический транс. Чтобы отблагодарить своих спасителей, Друд построил в подземном «муравейнике» храм Сна, совмещенный с библиотекой, где он исцеляет тех, кого может исцелить, помогает тем, кому может помочь посредством древних обрядов, облегчает предсмертные муки и переход в мир иной тем, кого уже нельзя спасти.

— Послушать вас, так он просто святой, — сказал я.

— В известном смысле так оно и есть.

— А почему он просто не уедет в Египет? — спросил я.

— О, он туда ездит, Уилки. Время от времени. Чтобы повидаться со своими учениками и коллегами. Помочь с отправлением некоторых древних ритуалов.

— Но он все время возвращается в Англию? До сих пор?

— Он пока так и не нашел своих родственников, — сказал Диккенс. — И Англия для него уже стала такой же родиной, как Египет. В конце концов, он ведь наполовину англичанин.

— Даже несмотря на убийство козла, носившего его английское имя?

Диккенс промолчал.

— По утверждению инспектора Филда, ваш мистер Друд — Целитель, великий знаток месмеризма, праведник почище Христа и тайный мистик — за последние двадцать лет убил свыше трехсот мужчин и женщин.

Я ожидал, что Неподражаемый рассмеется. Но он хранил все тот же серьезный вид и все так же пристально смотрел на меня.

— А вы сами-то верите, что человек, с которым я разговаривал, повинен в трехстах убийствах?

Я выдержал взгляд Диккенса и ответил взглядом равно непроницаемым.

— Возможно, он гипнотизирует своих приспешников и заставляет их выполнять всю грязную работу, Чарльз.

Теперь он все-таки улыбнулся.

— Вы наверняка знаете, друг мой, — из научных трудов профессора Джона Эллиотсона, если не из собственных моих случайных заметок по данному предмету, — что даже в состоянии месмерического сна, или месмерического транса, человек не может совершить никаких поступков, противоречащих его нравственным нормам и принципам.

— В таком случае, возможно, Друд гипнотизирует убийц и головорезов и они совершают для него все убийства, — предположил я.

— Если они уже убийцы и головорезы, дорогой Уилки, — мягко промолвил Диккенс, — Друду нет никакой необходимости гипнотизировать их, не правда ли? Он может просто заплатить им звонкой монетой.

— Так, может, он и платит, — сказал я.

Наш разговор приобретал до невыносимости абсурдный характер. Я окинул взглядом широкий луг, словно мерцающий в свете осеннего солнца. За деревьями впереди я явственно различал маленькое шале и мансардную крышу Гэдсхилл-плейс.

Я положил ладонь на плечо Неподражаемому, пока он еще не тронулся с места, и спросил:

— Так вы ездите по ночам в Лондон раз-два в неделю, чтобы совершенствовать свои познания и способности в месмеризме?

— А… значит, в моем семейном кругу все-таки есть соглядатай. Некто, часто страдающий несварением желудка, насколько я понимаю?

— Нет, мой брат здесь ни при чем, — довольно резко сказал я. — Чарльз Коллинз умеет хранить секреты и бесконечно вам предан. И однажды он станет отцом ваших внуков. Вам следует относиться к нему более уважительно.

По лицу писателя пробежала тень. Похоже, тень отвращения — хотя я так и не понял, вызвано оно мыслью о женитьбе моего брата на Кейт (каковой союз Неподражаемый никогда не одобрял) или же сознанием, что сам он, Диккенс, уже достаточно стар, чтобы иметь внуков.

— Вы правы, Уилки. Прошу прощения за шутку, пусть и продиктованную теплым родственным чувством. Но тихий внутренний голос говорит мне, что я так и не дождусь внуков от брака Кейти Диккенс с Чарльзом Коллинзом.

Что он, собственно, имел в виду? Пока мы не сцепились в драке или не продолжили путь в тягостном молчании, я сказал:

— О ваших еженедельных поездках в город мне сообщила Кейти. Она, Джорджина и ваш сын Чарльз тревожатся за вас. Они понимают, что страшные воспоминания о железнодорожном крушении все еще преследуют вас и пагубно действуют на ваши нервы. Сейчас они подозревают, что я вовлек вас в какое-то дикое непотребство, творящееся в лондонских злачных местах, и теперь по меньшей мере раз в неделю вас, извиняюсь за выражение, самым магнетическим образом тянет к ночным бесчинствам.

Диккенс громко расхохотался, запрокинув голову.

— Да бросьте, Уилки! Если у вас нет никакой возможности задержаться до ужина, составленного Джорджиной из самых изысканных блюд, вы по крайней мере должны выкурить со мной сигару, обозревая конюшни и наблюдая за Джоном Форстером, играющим с моими детьми на лужайке. Потом маленький Плорн запряжет двуколку и отвезет вас на станцию прямо к вечернему экспрессу.

Навстречу нам выбежали собаки.

Диккенс почти всегда держал у ворот собак на цепи, так как слишком много разных бродяг и грязных оборванцев имели обыкновение сворачивать с Дуврской дороги и выклянчивать дармовые подачки у задней или передней двери Гэдсхилл-плейс. Первой нас встретила Миссис Поскакушка — любимица Мери, крохотный померанский шпиц, с которым Диккенс неизменно разговаривал особым детским, почти писклявым голосом. Через секунду подлетела Линда — неугомонный, непоседливый сенбернар, вечно занятый игривой борьбой с огромным мастифом по кличке Турок. Все трое в совершенном экстазе прыгали, норовили лизнуть в лицо, бешено виляли хвостом, приветствуя своего хозяина, на удивление хорошо ладившего со всеми животными. Казалось, как и многие люди, собаки и лошади понимали, что Чарльз Диккенс поистине Неподражаемый и посему заслуживает всяческого уважения.

Пока я пытался потрепать по голове сенбернара, приласкать резвящегося мастифа и обойти прыгучего шпица, которые все через каждые несколько секунд отскакивали прочь от меня и снова набрасывались со своими изъявлениями восторга на Диккенса, из-за живой изгороди вихрем вылетел незнакомый мне пес, крупный ирландский волкодав, и с угрожающим рычанием помчался на меня, словно с намерением перегрызть мне горло. Признаться, я поднял трость и попятился.

— Стоять, Султан! — гаркнул Диккенс, и пес сначала застыл на месте всего в нескольких шагах от меня, потом припал к земле с самым виноватым и покорным видом. Диккенс укоризненным тоном выговорил злодею, а затем почесал у него за ухом.