Друг человека
Шрифт:
– Насколько велико и необъятно небо, настолько вы прекрасны, – некогда прошептал Тибо.
После таких прогулок он возвращался в свое пристанище и засыпал крепким сном. По утрам Тибо шел завтракать к Анри; собственно, обедал и ужинал он тоже у Анри.
Важно отметить, что Анри и Тибо получали ежемесячно деньги от месье Пеллетье, до определенного момента. Этим «определенным моментом» стала кончина достопочтенного господина. В наследство молодым людям досталась достаточно большая сумма, но своеобразная воля умершего была такова: поместить эти деньги в банк до достижения Анри и Тибо двадцати пяти лет.
Анри и Тибо проводили вместе довольно много времени. Во время еды молодые люди обычно увлекались беседой. Говорили они обо всем на свете: театр, музыка, поэзия, книги, философия. Для них это и был «весь свет».
Такая жизнь казалась Тибо прекрасной. Сочиняя стихотворения он считал искусство частью своей души, словно он приютил его внутри себя, как продрогшего под дождем котенка; и вот это милейшее существо мурлыкало от тепла и любви, и на свет появлялись великолепные творения. Искусство было довольно.
Жизнь его текла размеренно, и Тибо расстроился бы, если бы эта размеренность куда-то исчезла. Он был тихим человеком и не любил перемен.
Косые лучи пробивали себе путь сквозь слегка прикрытое окно и падали на письменный стол. В эту секунду, чистый белый лист, над которым склонился Тибо, казался разделенным надвое, где одна половина была полностью залита солнцем, а вторая погружена в тень. Поэт сосредоточенно и задумчиво смотрел на этот лист, и в его голове уже роились мысли о вечной войне света и мрака, добра и зла, чести и подлости. Тибо немного сдвилул лист, и граница «борьбы» легла ровно посередине.
– Да будет вечной ваша битва, – провозгласил Тибо и поднялся со своего места.
Бумага осталась нетронутой пером; вдохновение этим утром покинуло Тибо, поэтому он решил пройтись по ещё сонному городу и побыть наедине со своими мыслями.
Если кто-то однажды скажет, что Тибо любил гулять, то он будет прав только отчасти. Да, любил. Но в определенные часы, когда глубокий и затуманенный взгляд поэта не встретится со взором заинтересованного прохожего. Взоры осязаемы. Они сверлят и прожигают. Тибо был в этом уверен, и когда жизнь в городе бурлила и неслась потоком, он отсиживался в своей тихой гавани.
Но пока было слишком рано, поэтому единственными спутниками бодрствующего поэта были голоса незримых птиц – таких же поэтов, как и он сам. Лишь изредка Тибо прислушивался к ним; беспомощный в поисках вдохновения, он был не в силах отделаться от ненужных и вязких мыслей.
«Вдохновение сродни коту!» – воскликнул про себя Тибо. – «Ты кормишь его, ласкаешь, эдакий прирученный лев мурчит для тебя, он живёт с тобой, так сказать, прописался в твоей квартире, и ты из доброты душевной не взимаешь с этого нахала плату. И в один день хитрая морда пропадает с твоего поля зрения, уходит в неведомые края, даже не махнув хвостом тебе на прощание! Что же это? Как это понимать? И вдохновение туда же! Этот неземной полет воображения, это озарение черноты и туманности разума, такое высокое и недоступное, но так похожее на простых невинных существ! Случайная
Загруженный размышлениями он шел, углубляясь в город. Множество цветущих деревьев обступали его со всех сторон. Асфальт редел, впереди петляла широкая тропинка. Если бы Тибо прислушался, он бы услышал шум реки, – Орн протекал совсем рядом.
«Насмешка! Вероятнее всего. Но не хотелось бы спорить с провидением.» – продолжал он рассуждать.
Звуки шумящей воды тем временем усиливались. Молодой поэт поднял голову и скользнул взглядом по прозрачному искрящемуся потоку реки.
«Нужно будет прийти сюда ночью!» – решил он, совсем позабыв о своем былом возмущении. – «Как дивно звёзды будут отражаться на водной глади! Ах, как жаль, что ни Анри, ни я – не художники. Было бы восхитительно, если бы кто-то отобразил всю эту прелесть на холсте.»
Тибо брел вдоль берега. Мысли в его голове собирались в клубок, который он не желал распутывать.
В какой-то момент ему показалось, что пение птиц приобрело более человеческое звучание. Тибо лишь усмехнулся и покачал головой, думая, что ослышался. Чьё-то пение повторилось, вознесясь над журчанием реки и растворясь в утреннем воздухе.
Кто-то пел, и пел совсем рядом. Но как! Этот голос не был напряжён старанием, он скорее был нежен, ясен, свеж и так предательски тих, что нельзя было разобрать слов в мелодии. Песня звучала словно на незнакомом языке.
«Кто же так рано гуляет?» – удивлённо моргнул Тибо, ищя взором источник прекрасного пения. – «Где же сей ранний соловей?»
Снова стала слышна мелодия, и поэт обернулся на звук.
На другой стороне была совсем ещё юная девушка, она не обращала совершенно никакого внимания на противоположный берег, что позволило Тибо остаться и послушать её волшебный голос. Девушка прошла к реке по влажной траве, и ее босые ноги погрузились в холодную воду. Она постояла недолго в таком положении, с интересом разглядывая дно Орна; затем опустила в реку ведро, которое она не выпускала до этого из рук. Набрав нужное количество воды, девушка вернулась за вторым ведром, что вскоре тоже стало полным и увесистым.
И при этом она не прекращала что-то напевать. Её мягкий голос не менялся, даже когда течение наровило унести отяжелевшее ведро или сбить ее с ног.
Тибо стоял в тени ивы и, прислонившись спиной к стволу, с умилением наблюдал за незнакомкой. Он не заметил появления улыбки на своем лице. Опомнившись, он достал из внутреннего кармана жилета тонкий блокнот и принялся торопливо записывать строчки, пришедшие ему на ум. Придумав своему будущему творению простое название «Соловей», поэт вновь поднял взор на противоположный берег.
Та сторона пустовала. Незнакомка исчезла.
Тибо ещё раз прочел свои записи и просиял. Вдохновение вернулось к нему, и он ощутил лёгкое головокружение.
– Столь забавный случай! – покачал он головой, завершая писать первое четверостишие. – Дивный соловей!
Закрыв записную книжку, воодушевленный Тибо быстрым шагом направился домой.
Возвратившись в свою квартиру, он первым делом бросился к оставленному на столе листку; тот был полностью освещен желтыми лучами.
– Да! Красота и искусство одержали верх! – воскликнул он, вспомнив утренние мысли о борьбе мрака и света.