Друг моего мужа
Шрифт:
Опускаю её ноги и поднимаюсь над ней, вытирая блестящие влажные губы тыльной стороной ладони.
— Это последний шаг.
Толкаюсь членом в тугую влажность, медленно растягивая под свой размер.
— Ты — моя?
— Да! — выгибается дугой, покусывая губы, и подталкивает бёдра вперёд, ко мне, предлагая себя.
— Моя…
Я наклоняюсь и вбиваюсь в её рот языком, то ли постанывая, то ли рыча, как голодное животное. Нет больше сил ждать.
Член толкается сам, как заводной, глубже и глубже, сантиметр за сантиметром. Потом
Ириска протяжно и громко стонет. Её стон не заглушить даже моему языку, беснующемуся у неё во рту. Замираю на несколько секунд, прижавшись лбом к её лбу.
— Серёжа-а-а-а, — стонет она, сжимаясь вокруг моего члена охуительно узко и сладко.
— Привыкнешь?
— Нет. Это слишком хорошо, — отвечает она. — Ещё.
Я начинаю двигаться, разгоняясь до предельной скорости чересчур быстро. Возбуждение давит на меня так, словно я лежу на дне океана.
Моего терпения надолго точно не хватит. Сейчас я просто несусь в неё, как в пропасть с обрыва, а потом, позднее, буду раскатывать лаской и делать своей. Снова и снова.
Я обещаю ей что-то, сам не понимая, что говорю. Она лопочет в ответ моё имя и стонет, быстро подстраиваясь под ритм непрекращающихся ударов членом.
Мне в этот момент становится настолько хорошо, что я чувствую себя в преддверии рая. Она кончает, судорожно сжимаясь и схлёстывая пятки за моей поясницей. Я не успеваю выйти — и совсем не хочется. Выкачиваю всё из себя в неё.
Мы оба рвано и часто стонем. Потом я извиняюсь, но она затыкает мне рот поцелуем, горячим и влажным.
Мы целуемся.
Я чувствую себя так, словно лежу не на кровати посреди почти пустой квартиры, но где-то высоко над облаками. Не делаю ни хрена, абсолютно счастлив и пинаю звёзды ногами, чтобы не светили слишком ярко.
20. Он-1
прошлое
Ночь была долгой. Я сбился со счёта, сколько раз мы сплетались и меняли позы, жадно узнавая вкус кожи и запах друг друга, слизывая стоны оргазмов с губ. Мы покрыты потом с запахом счастья.
Я плюю на презервативы, хотя знаю, что там, в тумбочке валяется хуева туча резинок. Я хочу и готов забрать Ириску себе целиком.
— Будь моей?
— Твоя, всегда-всегда твоя.
Но утром надо вернуть мою любимую беглянку под стражу. Ириска тщетно пытается придать себе благопристойный вид.
— Бесполезно. Ты выглядишь оттраханной, — грубо шучу я. — Выглядишь моей.
Чувствую, что ещё немного — и снова начнётся запойный секс. Поэтому торопливо пьём чай из одной на двоих чашки и едем в больницу.
Но наш план по возвращению под стражу проваливается прямиком с порога. Мы летим, не замечая почти ничего вокруг. Но её родители замечают нас, останавливая счастливый полёт грозным окриком:
— Ирина!
— Ой…
— Не бойся, Ириска. Я же тебя украл, помнишь? — улыбаюсь. — Ты мой трофей. Трофеи просто так не отдают.
Родители налетают, как два коршуна, у которых я, мудак, растлитель малолеток и просто ебанутый на всю голову, украл ребёнка.
Ира сжимается в комочек, со слезами на глазах глядя на родителей, твердящих о том, что я в могилу сведу их кровиночку.
— Да не орите вы так! — повышаю голос.
На нас обращают внимание слишком многие. Любопытный нос посторонних — это не то, что мне нужно. А с другой стороны — мне плевать.
Я обхватываю Иру за ладонь, уводя подальше от центрального входа, и вжимаю в себя, обнимая руками за плечи.
Она прячет голову на груди, чтобы не смотреть в покрасневшее и перекошенное от злости лицо отца. Мама всхлипывает и утирает слёзы платочком.
— Что, в глаза родителям смотреть стыдно? Сбежала и шлялась всю ночь! Как шалава! — неосторожно роняет отец.
Я всего лишь легонько толкаю его в грудь рукой, но он отлетает и неловко заваливается на задницу, громко охая. Потом окажется, что он сильно ударился копчиком, а я точно прослыл на всю голову ебанутым.
Но до этого родители громко открестились от «пропащей дочери» и предложили «жить счастливо, мотая сопли на кулак».
Не знаю, может быть, они думали, что Ира испугается решительного разрыва с семьёй. Но я тогда твёрдо решил забрать Иру к себе.
Мы поехали на квартиру её родителей, она забрала документы, учебники и что-то ещё, что не было куплено родителями. Всё это добро уместилось в один небольшой рюкзак.
Да, я испортил хорошую девочку Иру. Ей едва исполнилось девятнадцать, а я забрал её себе.
Наша совместная жизнь началась со ссоры с родителями, с чая, выпитого из одной чашки, и с вороха приятных забот, которые делить на двоих было очень радостно.
Родители бушевали почти два месяца. Но дочка стиснула зубы в своём желании быть со мной. Родителям пришлось смириться и нехотя признать, что они сами поженились, когда отцу было двадцать, а матери девятнадцать.
Им пришлось отпустить дочку жить со мной. Иногда мы навещали её родителей и приглашали их в гости. Мы немного притёрлись и перестали смотреть друг на друга с неприязнью. Но родители всё равно считали, что я слишком рано забрал себе их дочку.
Мы с Ирой любили друг друга, но нельзя сказать, что мы жили без ссор и крошечных недоразумений. Это становится частью жизнью, частью тебя самого.
Если кто-то скажет, что он не ссорится со своей второй половинкой, можно смело плюнуть ему в рожу и растереть плевок, потому что он нагло врёт.
Так что и у нас бывали размолвки. Чаще всего потому, что Ириске не нравилась моя работа. Моя работа заставляла её переживать и спать неспокойно. Ира просила, чтобы я бросил. Я хотел, но пока не мог. Срок контракта не закончился. Нужно было перетерпеть, переждать, как пережидают непогоду.