Другая другая Россия
Шрифт:
— Откуда?
— Из живота.
— А-а-а… Ну а если я не хочу получать энергию из живота? Если я хочу мерзнуть под дождем? Идти и мерзнуть?
— Можно и так…
— Но для вас в этом заключается мое несовершенство. Ведь так? Неспособность моего сознания вырваться…
— …за рамки… Да.
— То есть я вам не подхожу, раз не хочу получать энергию из живота?
— А что бы мы делали вместе?
— Ну… вы бы получали свою энергию, а я бы мерзла под дождем.
— Один в паре должен перетекать в другого.
— То есть вы не хотите получить от меня ручеек холодного дождя?
—
— А вам что, недостаточно своей энергии?
— Нет…
— То есть я должна под вас подстраиваться?
— Нет…
— В чем же проблема?
— Есть в этом вашем нежелании что-то неестественное.
— Вы не хотите перейти со мной на ты?
— Это само собой произойдет.
— А на Северном полюсе вы не сможете согреться энергией из живота. Да-да…
— Бывает всякое.
— Нет, не согреетесь! На Северном полюсе всепоглощающий холод, с которым не справится ни одна человеческая энергия. И вы все равно будете чувствовать его. И он, если рассматривать его как стихию, все равно сильнее вас.
— Можно стать капелькой холода.
— А я не хочу.
— В океане капелька воды не пострадает, если сольется с другими каплями.
— А разве не капелька холодного дождя, падая на мою теплую кожу, дает мне понять, что я живая? Вы считаете, что я вам не подхожу?
— Я так не говорил, но это минус.
— Давайте запишем все мои плюсы и минусы, — я беру салфетку и готовлюсь ручкой прочертить на ней полосу. — Да-а-а… А если б я сказала: зашибись, давайте я буду получать энергию из живота, вас бы это устроило?
— Я бы почувствовал, что вы притворяетесь. Нельзя соврать.
— Все это крайне печально. У меня сложилось впечатление, что себя вы считаете совершенней меня.
— Все может быть. Но кто я такой, чтобы судить и оценивать?
— А что вы так сопротивляетесь? Наверное, я сильно отличаюсь от вас?
— Чем?
— Температурой!
— Состояние любви нельзя загнать в рамки.
— А вы хотите сейчас дать определение любви?
— Да. Любовь — это то состояние, которое не имеет определения.
— А меня вы могли бы полюбить?
— Пока не знаю. Из-за вашего нежелания совершенствоваться.
— Но разве любовь не иррациональна? Разве не привлекательней любовь, направленная на несовершенное существо, которому нравится мерзнуть под дождем? И вообще постарайтесь приблизиться к совершенству — любите тех, кто несовершенен.
— В следующей жизни.
— Там я могу вам не встретиться.
— Нельзя к вечности подходить с таким настроем. Так не продашь бегемота.
— Я не продаю бегемотов.
— Даже тренированный мужчина все равно проигрывает женщине. Она сложное существо. У вас хорошее чувство юмора, просто замечательное… Кху-кху-кху… — смеется он слабым смехом и сейчас со своей круглой головой сильно напоминает детдомовского младенца, к которому никто не подходит, а он, оставшись один в кроватке, все равно улыбается, потому что кроме улыбки ему больше нечего предложить. Мне становится его жаль. Сильно. Я говорю, что он может идти. Он идет к выходу, покачивая круглой головой. Музыка в кафе звучит громче — окончательно наступает вечер. Набираю номер подруги.
— Тань, ты зачем мне его подсунула?! — перекрикиваю музыку. — Это негуманно! Ты не могла вместо него подсунуть мне какую-нибудь сволочь?!
— Может, встретишься с моим бывшим мужем? — после недолгой, но глубокой паузы спрашивает она.
Столики заполняются. Под потолком плотными облачками повисает сигаретный дым. В кафе всего лишь убавили свет и прибавили громкости, но кажется, что публика кардинально поменялась. Сейчас здесь много девушек. Они бросают взгляды по сторонам поверх бокалов, которые держат небрежно, готовые из них отпить или их отставить. Глубоко выгибают спины, словно на них со всех сторон обращены взгляды. Я обвожу пространство глазами: мужчины на женщин не смотрят. Блюз давно вытек, теперь тут ритмично бьет по голове металлическая музыка. Я поднимаю глаза вверх: под потолком клубится разодранный сигаретный дым, и кафе больше не напоминает мне ни замок, ни библиотеку. Оно кажется потайным бетонным карманом в теле индустриального города, жительницы которого, дождавшись вечера пятницы, вышли на охоту.
В субботу набираю номер курьера. Он недоступен. Он дал мне недействующий номер, чтобы вежливо от меня отвязаться. Мой вывод грустен: нет, непонятно, когда люди врут, особенно в большом городе. Валерий сказал, что вранье чувствуется сразу, но я обманывала его, а он не почувствовал. Я поверила курьеру, а он мне наврал. Но дело в том, что вранье в большом городе — таком, как Москва, — перестает быть враньем, а превращается в нестыдный и даже необходимый для выживания элемент социальной игры, когда ты не можешь сказать в лицо «нет». Ты говоришь «да» или «возможно», отходишь от проблемы на безопасное расстояние и оттуда сигнализируешь: «нет». Получивший отказ не вцепится ногтями в твою мягкую кожу, но ты все равно боишься, сидя напротив него, увидеть в его лице мельчайшие изменения, которые причинят тебе душевный дискомфорт.
Недавно мы долго говорили с одним приятелем и пришли к выводу, что современный человек все больше становится похож на совершенный часовой механизм. Если несколько столетий назад, для того чтобы испытать серьезное потрясение, человеку нужны были войны, жестокие убийства ближайших родичей и катаклизмы — тогда он мог ощутить в себе грубые, почти кровавые движения души, то в видимом мире человека современного может вообще ничего не происходить. Ему, для того чтобы сорваться в глубокую депрессию, достаточно взгляда, мельчайших изменений в чужой мимике и «да», которое обернется «нет». Мы по-прежнему выходим на охоту пятничным вечером — в кафе со средневековым убранством, но время и уж тем более большой город отшлифовали наши внутренности, и теперь они похожи на хрупкие детали, выточенные мастером-ювелиром.
Мы сидим дома на диване — я и моя подруга Лена, бывшая стюардесса международных авиалиний. Несколько лет назад она познакомилась в интернете с итальянцем, вышла за него замуж и уехала из Москвы в маленькую деревню на юге Италии. Она высокая и такая стройная, что это бросается в глаза. У нее густые светлые волосы до пояса. Лена сидит, поджав под себя смуглые ноги, с прозрачной тарелкой самодельных суши на коленях. Она похожа на пластмассовую куклу. Я мрачно ем борщ.
— Что-то случилось? — спрашивает она.