Другая другая Россия
Шрифт:
Такие, как она, не выстраивают вокруг заборов из оправдания самих себя, а мне, журналисту, интересно пробиваться через заборы, и я часто знаю, как это сделать. Но такие, как она, встречают тебя безоружными. К таким, как она, достаточно нескольких прикосновений. Потому что такие, как она, чувствуют себя за все и за всех виноватыми.
— А вы знаете, почему так больно усыплять? — поворачивается она. — Потому что здесь выключается врачебная логика, а включается очень простое и очень человеческое… Вера в чудо. А вдруг чудо? Ну вдруг? — она улыбается.
— А бывают чудеса?
— Нет.
11
Я открываю дверь. На пороге стоит Оксан Петровна. Она сует мне пакет с семечками.
— О, нет… — говорю я.
— О, да, — говорит Оксан Петровна. — Я долго этого ждала.
Мы сидим на диване и грызем семечки.
— Ты видела этот репортаж из приюта, по ТВ? — спрашивает Оксан Петровна. — Там в конце показали тетеньку, которая встала на колени. Где они ее нашли?
— Я видела, и это — п…ц.
Какое-то время мы молча сопим, расковыривая кожуру семечек.
— Жалко, что она сказала — чудес не бывает, — говорит Оксан Петровна.
— Да бывают чудеса, — отзываюсь я. — Знаешь почему? Она сама — чудо.
Бараний рок
Один день и одна ночь на горном пастбище в Дагестане.
Республика Дагестан занимает первое место по поголовью мелкого рогатого скота. И овцеводы должны бы считаться людьми почтенными и небедными. Но сами они говорят, что их профессия одна из самых презренных. «Пасти баранов — позор. Все считают чабанов дураками», — говорит сын одного из овцеводов. Возможно, горным пастухам просто не хватает слов, чтобы рассказать о своей профессии им, первому поколению горцев, никогда не видевших гор. Корреспондент «РР» побывала на пастбищах села Сивух и попыталась найти эти слова.
Овцы проснулись и блеют. Чабан Алимирза курит у входа в шалаш. В его глазах, когда он смотрит на горы, отражается солнце — как в том озере, которое прячется в долине. Если с утра тумана не будет, жизнь на сегодня удалась.
Хочбар, девятнадцатилетний сын Алимирзы, выгоняет овец — тысячу двести голов. Они разбиваются на кучки и медленно ползут по склону вверх, подгоняемые палкой и хриплыми окриками. Через двадцать минут солнце уже взошло, а отара уходит так далеко, что отсюда, снизу, бараны кажутся белыми кочками. Но блеяние и окрики долетают отчетливо: в горах уши сильнее глаз.
Алимирза смотрит на небо. Оно чистое. Можно было не посылать Хочбара с овцами. В ясную погоду эти три пологие горы как три ладони. И можно сидеть у входа в шалаш, попыхивать сигаретой и смотреть на овец, которых горы держат в ладонях. Из двух сыновей Алимирза выбрал Хочбара — ему он передаст свою палку. Пусть работает.
Горы, на которых сейчас пасутся его бараны, — «самое легкое место» из всех земель, принадлежащих аварскому селу Сивух. Но, как всегда бывает, и не только в горах, если есть «самое легкое», в противоположность ему найдется и «самое трудное» — оно у нас за спиной, там, где горы ребристей. Там бараны скрыты от глаз чабана горными выступами, он не может оставить их и вот так сидеть, курить у шалаша. На таком участке Алимирза пас своих баранов в прошлом году. Но, отработав год там, где труднее всего, чабан на будущий год имеет право выбрать любое пастбище. Алимирза выбрал самое легкое и теперь наслаждается жизнью, разглядывая
На трех горных ладонях тихо, овцы заняты травой. Слышно даже, как тлеет табак в сигарете Алимирзы. Чабаны полжизни проводят в молчании. Меньше слов — меньше поводов для обид. Но те обиды, которые есть, чабаны помнят долго. К примеру, соседнее село — Терекли. Название села Алимирза произносит, как и положено, на аварском, с клацающим звуком в конце «кли» — и, кажется, в его рту что-то ломается. Так вот… Все знают, откуда взялись эти тереклийцы.
Несколько веков назад какие-то парни оскорбили сивухскую девушку. Как именно — история умалчивает, но для обид в горах несколько веков не срок. Парней выслали из села, и они основали Терекли. Земель под пастбища у них, разумеется, не было. И бедствовали бы потомки нарушителей адатов до скончания веков, если бы в 44-м Сталин не выслал чеченцев в Казахстан, а на их место не передвинул бы всех жителей Сивуха.
Когда сивухцы совершили свое скорбное переселение в Чечню, тереклийцы заняли их пастбища. В 56-м, после смерти Сталина, из Чечни потянулись сгорбленные процессии стариков, желавших умереть на родной земле. Молодые сивухцы забросали администрацию района просьбами вернуть им землю. Администрация половину вернула, а половину нет: семьи тереклийцев разрослись, а сивухцев после депортации стало меньше. Алимирза, может, и развел бы больше баранов, но пастбищ в Дагестане не хватает.
— Салам алейкум! — Седобородый старик выходит из-за шалаша. На нем старый свитер, за спину закинута пустая пластиковая бутылка, обмотанная бечевкой. Это чабан Абдулхалим. У него во рту много золотых зубов, но передних не хватает — Абдулхалим шепелявит.
— Бесполезно с ним разговаривать! — выплевывает он слова из дырки. — Он уже… не понимает!
Это он так поддерживает разговор о тереклийцах. Один из них повадился пасти своих овец на сивухских землях, напряжение растет с каждой неделей. Несмотря на слышимое и видимое спокойствие, в горах постоянно идет война за пастбища. Насыпь белых камней или короткие столбики — это «конкретные границы». Сельские чабаны границ не нарушают, но каждый год появляется какой-нибудь пришлый чабан, который так и норовит загнать своих овец на чужую территорию.
Алимирза качает головой и режет арбуз. Сначала срезает с него верхушку, потом разрезает по горизонтали напополам, кладет на поднос половину мякотью вниз и вертикально разрезает на куски. Лезвие ножа клацает о металлический поднос.
— Он мне уже надоел, этот из Терекли! — Когда Абдулхалим произносит название соседнего села, кажется, что в его рту лопается спелый арбуз. — Я ему сказал, что мы уже сидели с главой администрации, вопрос решили: в этом году он тут пасет, — Абдулхалим показывает на Алимирзу, — в том я. А он опять пришел нам мешать. Хайван (животное. — «РР»)!
Абдулхалим обессиленно усаживается на траву, берет кусок арбуза и надкусывает его мякоть боковыми зубами. Хочет еще что-то сказать, но, встрепенувшись, срывается с места, бежит за шалаш и высматривает своих овец из-под ладони, приставленной к глазам козырьком. Он пасет баранов на самом трудном участке.
— С шестьдесят девятого года чабаном работает, — говорит Алимирза об Абдулхалиме. — У него двое сыновей, они не хотят быть чабанами. Палку некому передать. Слушай, Абдулхалим, — окликает он товарища, — расскажи ей все, что у тебя наболело.