Другие места
Шрифт:
– А-а… Он был в Штатах. И в Мексике.
– В Мексике?
– Да. Он всюду побывал, но где точно – я не знаю. Он не хотел говорить об этом.
– Почему?
– Не знаю.
Роберт подлил мне еще колы, в темной жидкости почти не осталось углекислого газа, и она вяло лилась в стакан.
– Думаю, за все месяцы своих скитаний он ни разу ни с кем не поговорил. Он замкнулся в себе. Так сказать, уплотнился. Стал сам своим местом. Местом, где не было никакого чужого влияния. Вернувшись в Норвегию, он понял, что нельзя отгораживаться от всего, что тут говорится. Теперь он считал, что высказывания расширяют возможности.
– Как это вымести?
Это было не похоже на отцовскую манеру изъясняться.
– Заставить замолчать, искоренить. Ведь она льется вокруг нас, как теплая жидкость.
– Не понимаю.
– Она вливается в нас, мы в ней плаваем.
– Объясни.
– Всякие истории. Ему до чертиков надоело слово «информация».
– Мне тоже.
– Он называет это историями. В мире нет ничего, кроме историй. Никто не знает, правдивы они или нет, но это не играет никакой роли, если они хорошие.
Я тупо смотрел на Роберта, у меня устали глаза, я откинулся назад и прислушивался к его голосу, гудящему в подвале.
– Только идиотам нужна правда, – усмехнулся он. – Единственное, что человек знает точно, – так это то, что ему нужны истории. Без них он ничто.
– Согласен.
– Должен сказать, что в этом кроются большие возможности.
– Для чего?
– Для перемен. Если верить отцу, мы должны только согласиться с тем, что хорошая информация – это замечательная история. Почему кто-то один решает, хорошая это информация или плохая? Почему любой человек не может давать новую информацию, не подвергаясь цензуре? Пусть люди сами решают, во что им верить. И мы получим общество писателей, открывающих новые возможности.
Я встал. Мне нужно было сбросить с себя сонливость. Несколько минут я не сводил глаз со стены с фотографиями. Потом отошел от стены и снова лег на диван. Голова у меня кружилась. Я вдруг почувствовал страшную усталость.
Надо мной стоял Роберт. Глаза у него блестели.
– Хочешь посмотреть новые фильмы, которые он сделал для телевидения?
– Я устал, – пробормотал я. – Мне хочется только спать.
Закрыв глаза, я вспомнил, что Роберт говорил, что хочет показать меня отцу. Показать.
Что он имел в виду?
И тут перед моим внутренним взором снова возник образ седого человека, что стоял в домике в лесу и курил сигарету, выпуская дым на стекло.
20
Я проснулся с химическим гудением в голове, грудь давило, к занемевшим рукам вернулось былое покалывание, но я не знал, почему оно вернулось.
Одинокая лампочка на потолке слабо освещала подвал. Глаза жгло. Несколько минут я не шевелясь смотрел на потолок, на лампочку. Мышцы были вялые, кровь медленно струилась по жилам.
Потом я вспомнил, как Роберт наклонился надо мной, – я хорошо это помнил. Он наклонился и сказал:
– Не очень-то легко говорить правду. Но скажу. Думаю, так будет лучше всего. Я не доверяю тебе, Кристофер. И хотел в этом признаться. В том, что не доверяю тебе до конца. Это нелегко говорить. Но иначе нельзя. По-моему, ты что-то скрываешь. Я должен был это сказать. Я не доверяю тебе, хотя ты мой брат.
Голос скрипел и повторял эти
Я встал.
За письменным столом Роберта не было. Я позвал его, но никто не откликнулся.
Я был в подвале один.
Я сел к письменному столу, поглядел на ручки в кружке и на почти пустую бутылку из-под колы… Опустив голову на руки, я думал о домике в лесу и курившем человеке, я хорошо видел его через стекло, но вдруг он исчез.
Я подошел к двери, хотел выйти, купить в киоске газету, сесть на площади на скамейку и почитать спортивные новости, а также поглядеть на людей на торговой улице.
Дверь была заперта.
Я подергал ее. Постучал.
– Роберт…
На телевизоре лежала записка. Я прочитал ее:
«Дорогой Кристофер.
Неожиданно все кончилось. Ты знаешь меня всего несколько дней, но я-то знаю тебя очень, очень давно. Чей-то глаз прячется между кустами в саду, заглядывает в окно гостиной. Ты сидишь и играешь в карты с отцом. Твоя мать лежит в постели на втором этаже. Наверное, она больна.
Я всегда знал о тебе. А ты даже не подозревал о моем существовании. Но я существовал. В саду. Между кустами. На веранде. Я думал: сейчас он обернется и увидит на веранде товарища. Почему ты не оборачивался? Я бранился, возвращаясь домой. Игра в карты. Ты был так поглощен этой проклятой игрой.
Что они говорят? Я не вижу их губ. Что они там говорят?
Обернись же, чтобы я мог тебя видеть!
Теперь уже поздно оборачиваться. Все заперто. Никто ничего не услышит. Это твой дом. Игра в карты с отцом не состоится.
Прости меня.
Всего хорошего.
Роберт.
P.S.
Под видеоплейером лежит несколько кассет. Может, тебе будет интересно посмотреть их…»
Глаз. Я ничего не понял.
Прочитал записку много раз и ничего не понял. Несколько часов я просидел на диване в ожидании, что дверь откроется, что раздадутся шаги на лестнице. Но все было тихо. Который час? Вечер еще не кончился? Вечер? Сколько я спал? Голова была тяжелая, будто я проспал несколько дней.
Я подошел к компьютеру и включил его. Электронные часы стояли, они мигали: ноль, ноль, ноль. Я открыл жесткий диск, но не нашел ни одного личного файла. Было похоже, что компьютером вообще не пользовались.
Несколько раз я подходил к двери и дергал ручку, стучал по металлу.
Ничего.
Мне захотелось есть. В шкафу я нашел пачку овсяного печенья и несколько кусочков сахара. Печенье я съел, запивая тепловатой колой.
Снова прочитал записку Роберта.
Я взаперти.
Зачем ему понадобилось запирать меня?
Глаз в саду.
Игра в карты.
Я включил телевизор. Он не был подсоединен к антенне. Рядом с телевизором лежали две кассеты. На лицевой стороне было написано «Семья 1» и «Семья 2».