Другой Париж: изнанка города
Шрифт:
Я целовал длинные прохладные пальцы девушки, сжавшие цыганский крест, и больше не помнил уже ничего.
Когда я очнулся, занимался рассвет. Было холодно, и Моники не было рядом. Я с трудом поднялся, бережно взял с земли яркую шаль, приложил ее к щеке, вспоминая прошедшую ночь, и пошел в сторону табора. Было прохладно, по земле вился туман.
Моника сидела возле одной из повозок, у небольшого костра. Я медленно подошел и обнял ее за талию.
– Мы сегодня уезжаем отсюда, – грустно сказала она. – Становится холодно.
– И куда вы дальше?
– Через Париж на юг. Там будет тепло детям и животным. Наш табор не ждут нигде, наши дети не ходят
Я укутал Монику шалью. Она закрыла глаза и обняла меня:
– Ты хочешь доехать с нами до Парижа?
– Да. Я не хочу расставаться с тобой. И мне тоже надо в Париж.
– Тогда сегодня едем. Я не могу задерживаться тут. Дядя сказал, нам скоро пора в дорогу…
– Хорошо. Где вы остановитесь в Париже?
– В пригороде, неподалеку от периферика. Раньше мы всегда останавливались в районе Сен-Дени.
– Это такой очень неоднозначный район… Слава у него, мягко говоря, нехорошая!
– Это точно! – подтвердила Моника. – Больное место. Рабочий квартал, много бедноты, складов для оптовиков, дешевых столовых. Кругом проститутки, наркоманы, китайские жулики. Я знаю, там много нехороших мест, куда приезжали искатели легких приключений, гей-саун и прочих удовольствий. Но нам там было неплохо. В Сен-Дени был настоящий цыганский городок, постоянно жили несколько сотен цыган. Они промышляли тем, что продавали вещи на блошиных рынках в районе стадиона Штат-де-Франс.
– И что же произошло потом?
– Цыганский городок из-за соревнований по регби власти просто разогнали, рынки закрыли и снова открывать запретили. Так происходит не только в Париже. Неподалеку от Лиона точно так же разогнали цыганское поселение в Вениссе накануне какого-то спортивного состязания. И вообще из Франции в последнее время несколько сот цыган депортировали. Политика такая.
– Я слышал, в России тоже в некоторых городах сносят цыганские «шанхаи». Ссылаются на преступность…
– Да. Это главный аргумент, – вздохнула Моника. – Теперь в центр Парижа нам коллективный въезд заказан, ты понимаешь. Хотя в газетах нас очень уважительно называют «путешествующими людьми». Кстати, неподалеку от местечка в пригороде, куда мы едем, живет один потрясающий человек. Я тебя с ним познакомлю. Он настоящий французский клошар.
– Клошар? – изумился я этому слову в устах молодой цыганки. – Может быть, просто бомж? Или он из цыган?
– Нет! – энергично замотала головой Моника. – Просто старый парижский клошар. Он сам так о себе говорит. Ты все поймешь, когда его увидишь. Хотя он не любит встречаться с чужими людьми. Но я ему как дочь, с раннего детства. Когда бываю в Париже, я всегда к нему захожу. Он много лет живет на одном и том же месте…
После короткого, но энергичного (слышно было даже на улице) разговора Моники с дядей Яношем меня вызвали к нему на «командный пункт» – в старенький мини-вэн «фолькс ваген». Как и положено цыганскому барону, дядя ездил на самой крутой в таборе тачке и жил в отдельном фургоне. И все решения относительно жизни своих родственников и друзей тоже принимал только он.
Дядя Янош сидел, покуривая трубку, развалившись на заднем сиденье. У его ног лежал истоптанный красный коврик.
– Кто ты будешь? – спросил меня дядя, поблескивая тяжелой цепью из «цыганского» золота.
– Я Тимофей. Из России.
– В таборе
– Скитаюсь, как и вы, – сказал я. – Собираю материал для публикации в газете.
– Так ты журналист? – Дядя посмотрел на меня с выраженным интересом.
– Что-то вроде того.
– Тогда у меня будет два условия, – авторитетно сообщил дядя. – Ты в своей статье или что там у тебя… не будешь писать о том, что все цыганы – воры и негодяи. Второе. Пока ты в таборе, ты переоденешься в нашу одежду, будешь есть нашу еду и относиться к нам с уважением. Никаких джинсов в моем таборе! А то мои ребята тебя зарежут!..
После паузы дядя расхохотался:
– Что, испугался? Это такая шутка у меня. Но ты смотри, если что… – Он погрозил мне тяжеленным кулаком с массивной печаткой.
Что мне оставалось, как не уверить его в соблюдении законов механизированных кочевников? Моника сияла от счастья. Через полчаса она притащила мне одежду: широченные штаны, пеструю рубашку и некое подобие утепленного пиджака. Мне разрешили оставить свои военизированные теплые ботинки и шарф.
Ехать я должен был в мужском фургоне, куда набилась целая дюжина цыган. Разговаривали одновременно, стремясь перекричать не только друг друга. Комфорта добавляла навязчивая жестикуляция нон-стоп. На меня косились недобро, но никак ко мне не обращались. Запах немытых тел, лошадей, солярки, травки и еды в фургоне стоял такой, что впору было натянуть респиратор. Я прикинул, что к моменту прибытия в Париж я или задохнусь, или оглохну, но, вероятнее всего, с ума сойду в этой веселой компании.
– Тимош! – вдруг окликнул меня снаружи знакомый голос Моники. – Мы поедем в машине дяди. Вылезай!
– Как тебе это удалось? – радостно воскликнул я, вылезая на улицу и полной грудью глотая свежий воздух.
– Я сказала, мне нужно оттачивать свой французский. Для того чтобы лучше общаться с людьми на улицах, – подмигнула она.
Мы устроились в мини-вэне дяди Яноша. Сам он, кивнув мне снисходительно, комфортно расположился на зад них сиденьях и свысока следил за сборами табора, не переставая курить какую-то дрянь. Выглядели приготовления более чем хаотично. Десятки цыган разного возраста, сбивая с ног друг друга, беспорядочно носились туда-сюда с какими-то тюками, пакетами и орали. Несколько мужчин занимались лошадьми. Женщины пытались тщетно распихать по машинам детей, которые галдели, баловались и выпрыгивали обратно. От шума-гама у меня разболелась голова. Время шло. Мы сидели в машине уже часа полтора.
– Скоро двинемся? – спросил я Монику.
– Скоро! – уверенно сказала она. – Сегодня еще быстро все собираются, обычно бывает дольше. Привыкай. Для нас большая честь ехать в этой машине. Цыганский барон – необычный человек. У него до самой смерти вся власть над табором. Если вдруг цыганский барон умирает, его хоронят и сажают на этом месте куст малины. Цыгане никогда больше не возвращаются на это место.
Наконец, еще через пару часов, сборы закончились. Цыганский табор тронулся в путь, оставив горы мусора, конского навоза. Я впервые за все время пожалел, что у меня нет при себе фотоаппарата. Наша процессия выглядела весьма живописно. С места стоянки, скрипя и покряхтывая, первым тронулся бывалый «командирский» мини-вэн дяди Яноша. Он подал мощный звуковой сигнал. Следом за ним, тоже громко сигналя, тронулись в путь остальные фургоны – всего четыре. Процессию замыкал гужевой транспорт: несколько лошадей с прицепленными фургончиками и десяток повозок с разным ба рахлом.