Другой Париж: изнанка города
Шрифт:
– А это чья могила? – спросил я, вчитываясь в надпись.
– О! – обрадованно сказал старик. – Любовницы Робеспьера, Элеоноры Дюпле, самоубийцы. Даме в страшном сне не могло привидеться, что у нее всегда будет полно записок и надгробных надписей девиц, страдающих от неразделенной любви. Удивительно, но в мире до сих пор процветает язычество в самых примитивных формах! Для общения с высшей сущностью обязательно нужен посредник. Не важно, что он давно мертв… А ты слышал что-нибудь о княгине Демидовой?
– Ничего особенного! – признался я. – А что?
– Так я тебе расскажу – это удивительная личность. Около ее склепа всегда настоящее паломничество.
– Почему? – уточнила Моника.
– Говорят,
– Неужели ты веришь в эту белиберду? – ухмыльнулся я. – Черная магия, мессы, покойники и все такое… Ведь полная дичь!
– Дичь – не дичь, – урезонил меня Мориа. – В сатанинских ритуалах есть определенная сила, по себе знаю. Только лучше в это дело не соваться – это точно!
– Ты что, принимал участие в черномагических ритуалах? – широко распахнув ресницы, спросила Моника.
– Был грешок, не скрою, – кивнул Мориа, глядя куда-то в сторону. – Ничего особенного. Потом, правда, плохо было. В обморок падал, чуть в мир иной не отошел… так, заглянул одним глазом. Но это, наверно, было от жары и летнего солнцестояния. Или перебрал просто-напросто в тот день, не помню уже.
– А еще такие странные могилы тут есть? – оглянулась вокруг Моника.
– Сколько угодно! – радостно сообщил старик. – Пер-Лашез – самое странное кладбище в мире. Вот, например, на могиле одного эзотерика, Алена Кардека, молятся, загадывают желания и духов вызывают. Несчастного спирита даже после смерти взорвать пытались! А еще, принцесса, есть и по твоей части могилка.
– Что ты хочешь сказать? – нахмурилась Моника.
– Мистик один тут похоронен. Так к нему со всей Европы ясновидящие приезжают, чтобы на его могилке ровно в полдень карты Таро раскинуть. И к мадам Ленорман последователи регулярно приходят гадательный дар перенимать. Только, говорят, пока никому он не передался. Зато карты на ее могиле зарядить можно. Ты случайно не хочешь попробовать? – подмигнул Мориа. – Может, потом и у тебя гадание лучше пойдет?
– Не-е-ет! – замахала руками цыганка. – Не хочу. Это же нельзя!
– Ладно, долой мистику, идем дальше. У нас тут никто бесплодием не страдает? – похихикивая, спросил Мориа. – Кроме меня, конечно. Но у меня уважительная причина – почтенный возраст.
– Да нет вроде, – ответил я, переглянувшись с Моникой. – А что?
– А то не пропустите шанс подлечиться! – засмеялся Мориа. – Вон в той стороне – могила одного коммуниста-утописта, Огюста Бланки. По кое-каким свидетельствам, обладает редкими лечебными свойствами. Во всяком случае, сюда съезжаются поклонники фаллических культов со всего мира. А еще женщины, страдающие бесплодием. Говорят, посидишь чуток на надгробном камне, рядом со статуей, – и потенция сразу восстанавливается, беременность наступает мгновенно. Редкой плодовитостью обладает уважаемый коммунист! Даже в могиле!
Мы с Моникой прыснули. Старик явно был в ударе. Он беспрерывно хохмил и рассказывал увлекательные истории из жизни знаменитых покойников.
– Если не ошибаюсь, Оскар Уайльд где-то тут захоронен? – проявил эрудицию я.
– Ага, вон в той стороне! Гениальный бедолага отсидел в английской тюрьме за гомосексуальный роман с лордом Альфредом Дугласом и в отчаянии бежал в Париж, который служил его единственным утешением. Его бросили старые друзья, жена и дети сменили фамилию, имущество было продано с аукциона, книги не продавались. Король утонченного парадокса, рафинированный эстет жил в дешевом отеле,
– А за его могилой сейчас ухаживает кто-нибудь?
– Внук его, Мерлин Холланд, за могилой присматривает. Я с ним разговаривал несколько раз, давно, правда, дело было. Сам он в Бургундии живет, не каждую неделю в Париже бывает. Не позавидуешь ему! Все время вынужден с голубыми общаться. Его дед, король слога и стиля, давно превратился в рекламный плакат европейских гомосексуалистов. Поэтому и на его могиле всегда бардак происходит. Геи сделали могилу знаменитого писателя культовым местом. Записки оставляют. Почитай их только – спать неделю не будешь! Они просят, чтобы Господь при содействии бедняги Уайльда на них однополую любовь ниспослал! Ай-яй-яй! Считается, что на могиле Уайльда, чтобы обрести свою любовь, надо оставить отпечаток губной помады. Холланд уже и таблички вывешивал с просьбой надгробие не осквернять, и к властям обращался. Бесполезно! Вот и мается внучок, помаду с надгробия отмывает. Уже несколько раз вызывал специальные службы – просто так помаду не ототрешь! А еще некоторые баллончики с краской приносят, раскрашивают могилку на свой вкус…
– Какая дикость! – ужаснулась Моника. – А еще говорят, цыгане нецивилизованные. Но у нас, по крайней мере, никто чужие надгробия не разрисовывает!
– Цивилизованность – весьма условная штука, как и все вокруг. А кстати, где похоронен Сергей Есенин? – вдруг совершенно серьезно спросил Мориа.
– Ты знаешь Есенина? – удивленно посмотрел я на нашего провожатого.
– Есенин? – смешно, по слогам, переспросила Моника. – Кто такой?
– Этот русский был женат на Айседоре Дункан, знаменитой босоногой танцовщице, по которой в начале века сходило с ума полмира! – пояснил старик цыганке. – Она тут неподалеку похоронена.
– Сергей Есенин – знаменитый русский поэт! – обиделся я. – У него было много женщин. И у него замечательные стихи.
– Прочитай что-нибудь! – вдруг попросила цыганка.
– Сыпь, гармоника! Скука, скука, гармонист пальцы льет волной… – вдруг первым пришло мне в голову, и я, удивляясь самому себе, на одном дыхании прочел стихотворение до конца. – Это как раз посвящено Айседоре Дункан.
– Ничего не поняла, но красиво! – сказала Моника. – Он любил ее?
– Есенин был гораздо моложе Айседоры и любил не только ее, но еще пьянки, друзей и, конечно, стихи. Ей было тяжело. Ради Есенина в жестокие годы после революции Дункан переехала в Россию и даже открыла там школу танцев для девочек. Но ничего хорошего не вышло… Ужасная смерть, – уточнил Мориа. – Она погибла от того, что ее ажурный шарф обмотался вокруг автомобильного колеса и задушил ее. Иррацио, которое всегда вокруг творческих личностей, вторглось и в ее жизнь. Она не зря танцевала свои босоногие танцы-менады, вызывая первобытные энергии.
– Есенин, кстати, повесился в Петербурге, в гостиничном номере, – добавил я.
– Повеситься? Б-р-р-р! – передернулся Мориа. – Это некрасивая, страшная смерть, против норм всех религий, кстати. Достойный итог дионисийских безумств поэта, потерявшего контроль над стихийными духами, которых сам и выпустил! Поэты подчас прорываются в мир из хаоса как вестники, но ввергают в хаос все вокруг себя. И разрушают прежде всего свою душу… А заодно и души тех, кто находится рядом.
– А разве смерть бывает нестрашной? – спросила Моника. – О каких дионисийских безумствах ты говоришь?