Шрифт:
ГЛАВА 1
Когда они плелись домой, Гас заявил, что умрет, если не покурит.
— В четырнадцать лет от этого никто не умирает, — ответила Софи.
— А я умру.
Он сел на тротуар, привалившись спиной к дому.
— Вставай, пошли, — велела Софи.
Гас похлопал бордюр, точно это был мягкий диван.
— Ну же, Соф. Присядь.
Она посмотрела на проносящиеся мимо машины. Если Гас закурит, в одной из них непременно окажутся все четыре родителя.
— Не здесь! — отрезала она.
Гас сделал вид, что умер: уронил голову, вывалил язык и скосил глаза. Софи нетерпеливо пихнула его ногой и зашагала дальше.
Она пошла дальше по главной улице. Стояла тяжелая предгрозовая жара; серые тучи с багровым оттенком сгущались над каменной церковью, виднеющейся за унылой крышей спортивного комплекса. Грязный летний ветер обдувал Софи, и тонкая свободная рубашка подчеркивала те линии силуэта, которые ей вовсе не хотелось показывать. Дойдя до угла дома, она посмотрела назад. Гас распластался по стене и сверлил ее отважным взглядом, словно готовясь к расстрелу. Не зря братья прозвали его Недоумком. Софи знала, что Гас ломает комедию ради нее и, стоит ей скрыться за углом, тотчас перестанет. Так она и поступила.
За спортивным комплексом — новехоньким, со сплошным стеклянным фасадом, сквозь который можно было видеть (но не слышать) пловцов, — дорога резко поворачивала налево, мимо гаражей, а потом направо, откуда вела вдоль стены городского парка к старинному центру Уиттингборна. Ныне парк славился викторианским особняком, заменившим прежний, неоклассический. В особняке помещался пансионат для подростков-инвалидов — когда Софи исполнилось четырнадцать, она устроилась волонтером и проводила там все субботы и большую часть каникул. Подростки любили Софи за храбрый и озорной нрав: встретив ее у Смита или на рынке, они подъезжали к ней на колясках и радостно визжали.
Прямо напротив входа в парк стоял дом Софи, средневековое здание с некоторыми нововведениями XVII века — так говорил ее папа, Фергус, знавший толк в подобных вещах. Высокая каменная стена отделяла дом от дороги, а за ней располагался крошечный тихий сад, нарочно засаженный средневековыми растениями: розовым алтеем, мятой, мальвой и мыльнянкой. В садике была готическая скамья (копия скамьи из замка Винчестер), аллея из роз и винограда и ромашковая лужайка.
Софи остановилась возле дома. Ей не хотелось входить: там сейчас наверняка пусто и даже слышится эхо утренней ссоры. Лучше подождать возвращения родителей. На вечеринке они скорее всего успокоились и забыли, что наговорили друг другу поутру. Джордж, старший брат Гаса, однажды признался, что завидует Софи: их всего трое на такой огромный дом.
— Нашел чему завидовать! — ответила та. — Тебе бы не понравилось. Все показное, любая мелочь имеет значение. Даже ящик для ложек, честное слово.
Она услышала топот ног по мостовой и дикие вопли:
— Стой! Не бросай меня! Погоди!
Гас врезался в нее, тяжело дыша.
— Меня ведь могли похитить!
— Да кому ты нужен?
— Какому-нибудь извращенцу, мало ли… Ты домой?
— Нет. — Софи оттолкнула Гаса. — Уйди. Ты весь потный.
Посмотрев на верхние окна ее жилища, Гас спросил:
— Почему он называется Хай-Плейс? Не такой уж он и высокий…
— Папа говорит, что это метафора. Раньше сам епископ приходил сюда за церковными сборами.
Гасу немедленно стало скучно. Он зевнул, вытащил из кармана мятую пачку «Мальборо» и сунул в рот сигарету.
— Ох, как же курить охота…
— Можно к тебе?
— Конечно! И не спрашивай.
— Ну, вдруг ты занят или…
— Да ладно, ты и так у меня почти живешь.
К горлу Софи подкатил ком, и она крепко прикусила голубые бусы на кожаном шнурке. Как же мерзко иногда бывает принимать, а не давать! Мерзко и унизительно.
— А вообще…
Гас прикурил и глубоко, старательно затянулся. Резко выдохнув, он сквозь дым посмотрел на Софи. Ему ужасно хотелось, чтобы она пошла к нему в гости.
— Чего?
— А вообще, — Софи выплюнула бусы, — мне давно пора навестить бабушку.
— Зачем? — расстроился Гас.
— Тебе не понять.
Софи сняла резинку с темных, не слишком густых волос, потрясла их и собрала обратно.
— Довольно сложная разновидность гордости.
— Хочешь, угощу содовой с мороженым? — предложил он.
— В другой раз.
Гас изумленно посмотрел на нее.
— Ты что, плачешь?
— Нет! — закричала Софи.
Гас снова взглянул на Хай-Плейс. Это место совершенно не годилось для Софи. Ей была по душе школа или старый чудной отель, в котором жила семья Гаса. Ему и самому здесь не нравилось: уж очень много неписаных правил, которые легко нарушить. Он пожал плечами:
— Ну, дело твое.
— Пока.
Гас напоследок окинул ее взглядом: ямочка у основания шеи, лифчик слегка просвечивает сквозь рубашку, голубые бусы.
— Пока, — сказал он.
Софи решительно зашагала прочь. Когда Гас скрылся из виду, она прижалась спиной к каменной стене, покрытой шершавым лишайником цвета охры. Уиттингборн почти весь построили из этого камня, а у самых старых домов из него даже крыши под пухлыми перинами заячьей капусты. В XIX веке, разумеется, не обошлось без красного и желтого кирпича, а в XX город отметился унылыми бетонными складами и торговыми центрами, однако по большей части Уиттингборн был из камня. Здесь родились Софи и ее мама. Здесь родились Гас и его братья. Отец Гаса переехал в Уиттингборн в три года. Он учился в школе для мальчиков, а мама Софи — в школе для девочек. Они познакомились на совместной постановке «Ноя» по пьесе Андре Обея, где мама Софи играла жену Ноя, а отец Гаса — Хама (лицо ему выкрасили горелой пробкой). Тогда, в 1964-м, Джине Ситчелл и Лоренсу Вуду было по шестнадцать лет. Джина выступала в платье, сшитом матерью, а Лоренс в нелепом парике из черной шерсти. Тому имелось подтверждение — фотография, с которой мама спокойно смотрела на дочь. Лицо у нее было такое же, как у Софи, только красивее, а для шестидесятых и вовсе идеальное: большие глаза, большой рот и пушистая челка.
«Для спектакля я приклеила себе накладные ресницы, — рассказывала Джина Софи, — и подрисовала карандашом нижние. Получилось очень мило: как будто я все время чем-то удивлена».
Софи почти не красилась. Фергус часто давал понять, что ему это не нравится, а она отвечала, что не умеет пользоваться косметикой. «Я не знаю, как это слушать», — говорила она про современную музыку, или: «Я не знаю, как это воспринимать» — о надуманном современном искусстве. Отец хвалил ее за честность. Прижимаясь к теплой шершавой стене, Софи на секунду задумалась о честности. С Гасом она нисколько не честна. Ей следовало признаться: «Я бы с радостью пошла к тебе домой, да и вообще все бы отдала, лишь бы жить твоей жизнью». Так нет же, она солгала, что должна навестить бабушку, как будто ей это интереснее.