Друзья и возлюбленные
Шрифт:
Я записал историю так, как, на мой взгляд, все должно было произойти. Все изложенные события, во всяком случае, являются фактами. С тех пор столько всего произошло, и это позволяет мне надеяться, что участники происшествия никогда не прочитают эти строки. Всякий инцидент является фактом. Мне вообще не следовало бы утруждать себя этим рассказом, если бы не мораль, которую из него можно извлечь.
Шесть человек сидели вокруг массивного дубового стола в обшитой деревянными панелями Speisesaal [13] уютной гостиницы «Кнайпер Хоф» в Кенигсберге. Стояла глубокая ночь. При любых других обстоятельствах все уже давно спали бы, но, приехав на последнем поезде из Данцига и отведав на ужин
– Не грядущие события, – заметил преподобный Натаниел Армитидж, – их нам лучше не видеть. Но, думаю, в будущее нас самих – нашего темперамента, нашего характера – нам позволено заглянуть. В двадцать лет ты одна личность, в сорок – совершенно другая, с другими взглядами, с другими интересами, с отличным отношением к жизни, которую привлекают совсем другие черты характера и отталкивают качества, привлекавшие когда-то. Это в высшей степени затруднительно для всех нас.
– Я рад, что это сказал кто-то еще, – произнесла миссис Эверетт своим нежным, полным сочувствия голосом. – Я так часто думала об этом. Иногда винила саму себя, но ничего не поделаешь: то, что казалось важным, становится безразличным. Новые голоса взывают к нам. Идолы, которым мы когда-то поклонялись, оказываются колоссами на глиняных ногах.
– Если под предводителем идолов ты имеешь в виду меня, – засмеялся веселый мистер Эверетт, – можешь без колебания так и сказать. – Это был грузный краснолицый джентльмен с маленькими сверкающими глазками и ртом, одновременно волевым и чувственным. – Не я лепил ноги своим. Я никогда не просил никого относиться ко мне как к святому на витраже в церкви. Это не я изменился.
– Я знаю, дорогой, изменилась я, – ответила его худощавая жена с кроткой улыбкой. – Я была красивой, и в этом не было сомнений, когда ты на мне женился.
– Да, была, моя дорогая, – согласился ее супруг. – И мало кто из девушек мог с тобой сравниться.
– Единственным, что ты во мне ценил, была моя красота, – продолжала жена. – А она мимолетна. Иногда я чувствую себя так, как будто обманула тебя.
– Но есть красота ума, души, – заметил преподобный Натаниел Армитидж, – которая привлекает иных гораздо больше, чем одно лишь физическое совершенство.
В смиренном взгляде увядшей леди на мгновение загорелся свет радости.
– Боюсь, Дик не из их числа, – вздохнула она.
– Что делать, – добродушно ответил ее супруг, – я не сам себя сделал. Я всегда была рабом красоты и всегда им буду. В кругу друзей нет смысла притворяться, как будто ты не потеряла свою прелесть, старушка. – Он с добрыми намерениями положил изнеженную руку на ее костлявое плечо. – Но не стоит мучить себя переживаниями, словно ты сделала это нарочно. Никто, кроме человека влюбленного, не воображает, что женщина становится красивее с годами.
– Похоже, некоторые женщины считают так же, – ответила его жена.
Невольно она бросила взгляд туда, где сидела миссис Кэмелфорд, положив локти на стол, и невольно взгляд маленьких сверкающих глаз ее мужа устремился в том же направлении.
Есть тип женщин, которые достигают расцвета в среднем возрасте. Миссис Кэмелфорд, урожденная Джессика Дирвуд, в двадцать была созданием странного вида, и большинству мужчин в ней могли понравиться только ее великолепные глаза, но даже они больше отпугивали, чем очаровывали. В сорок миссис Кэмелфорд могла бы позировать ни много ни мало для статуи Юноны.
– Да, время – хитрый старый плут, – еле слышно пробормотал мистер Эверетт.
– Правильнее было бы, – заявила миссис Армитидж, ловкими пальцами скручивая для себя сигарету, – если бы ты женился на Нелли.
Бледное лицо миссис Эверетт залилось ярко-красным румянцем.
– Моя дорогая! – воскликнул пораженный Натаниел Армитидж, вспыхнув точно так же.
– О, почему нельзя хоть иногда говорить правду? – раздраженно ответила его жена. – Мы с тобой совсем друг другу не подходим, все это видят. В девятнадцать мне казалось прекрасной и возвышенной сама мысль стать женой священника и бок о бок с ним сражаться со злом. Кроме того, ты сам изменился с тех пор. Ты был обычным человеком, мой дорогой Нат, в те дни и лучшим танцором из всех, кого я встречала. Вполне вероятно, что именно твое умение танцевать и привлекало меня больше всего, хоть я и сама об этом не догадывалась. Как можно понимать себя в девятнадцать лет?
– Мы любили друг друга, – напомнил ей преподобный Армитидж.
– Знаю, что любили, и страстно. Тогда. Но не любим теперь. – Она с горечью усмехнулась. – Бедный Нат! Я лишь очередное испытание в твоем длинном списке. Твои убеждения, твои идеалы ничего не значат для меня. Это лишь установленные догмы, подавленные мысли. Нелли была предназначена тебе в жены самой природой, как только она потеряла свою красоту и вместе с ней все мирские мысли. Судьба взрастила ее для тебя. Что касается меня, то мне нужно было выйти замуж за художника или поэта. – Невольно взгляд ее вечно беспокойных глаз метнулся поверх стола туда, где сидел Горацио Кэмелфорд, выпуская облака дыма из огромной черной пенковой трубки. – Богемия – вот моя страна. Ее бедность, борьба за жизнь приносили бы мне радость. Вдыхая этот свободный воздух, чувствуешь, что живешь не зря.
Горацио Кэмелфорд откинулся на спинку кресла, уставившись в дубовый потолок.
– Было бы ошибкой, – произнес Горацио Кэмелфорд, – художнику жениться в принципе.
Миловидная миссис Кэмелфорд доброжелательно рассмеялась.
– Художник, – заметила миссис Кэмелфорд, – насколько я знаю, не в состоянии отличить изнанку рубашки от лицевой стороны, если бы его жена не оказалась рядом, не достала рубашку из ящика и не натянула ему через голову.
– Если бы он надел ее наизнанку, в мире ничего не изменилось бы, – возразил ее супруг. – А вот если ему приходится жертвовать искусством в угоду необходимости содержать жену и семью, то как раз наоборот.
– Что ж, во всяком случае, непохоже, чтобы вы многим пожертвовали, мой мальчик, – послышался беззаботный голос Дика Эверетта. – Весь мир повторяет ваше имя.
– Да, когда мне сорок один и все лучшие годы моей жизни остались позади, – ответил поэт. – Как мужчине, мне не о чем жалеть. Лучшей жены и пожелать нельзя, мои дети очаровательны. Я влачил благополучное существование успешного гражданина. Если бы я действительно придерживался своей веры, мне следовало бы отправиться в пустыню – единственную обитель, пригодную для учителя, пророка. Художник – жених Искусства. Брак для него аморален. Если бы я мог повернуть время вспять, мне следовало бы остаться холостяком.