Друзья и возлюбленные
Шрифт:
Миссис Пенникуп, милейшая из маленьких женщин, положила пухлые и все еще красивые ручки на плечи супруга.
– Не думай, дорогой, что я тебе не сочувствовала. Ты нес это бремя достойно. Я иногда удивлялась, как ты умудрялся держать себя в руках после всех его слов.
Мистер Пенникуп невольно избрал такую позицию, наводившую на мысль об ископаемой добродетели, обнаруженной лишь недавно.
– Сам бедный человек, – заметил он с гордым смирением, – может смириться с оскорблениями, которые носят исключительно личный характер. Но даже в таких случаях, – добавил старший ктитор, снизойдя на мгновение до уровня человеческой натуры, – никому не понравится, когда подобные намеки посыплются публично через стол в ризнице, который кое-кто решил обойти с кружкой для подаяния слева с первоочередной целью незаметно миновать собственную семью.
– Дети всегда держали
– Многое из того, что он говорит, призвано лишь посеять беспокойство, – продолжал ктитор. – Но именно дела, которые он творит, я не выношу.
– Ты имеешь в виду дела, которые он творил, дорогой, – усмехнулась маленькая женщина, сделав акцент на слове «творил». – Все кончено, и мы скоро избавимся от него. Полагаю, дорогой, если бы мы знали правду, то оказалось бы, что дело в его печени. Знаешь, Джордж, я ведь в день его приезда сказала тебе, какой он бледный и до чего у него неприятный рот. Этого людям не скрыть, знаешь ли, дорогой. Стоит взглянуть на них в свете страданий и пожалеть их.
– Я мог бы простить ему этот поступок, если бы он не имел такой вид, как будто получает от этого удовольствие, – произнес старший ктитор. – Но, как ты говоришь, дорогая, он уезжает, и единственное, о чем я молюсь и на что надеюсь, – это никогда больше не видеть ему подобных.
– И ты пойдешь вместе со мной нанести ему визит, Джордж, – настаивала добрая маленькая миссис Пенникуп. – В конце концов, он был нашим викарием три года и, должно быть, все чувствует… Бедняга, как бы то ни было, он уезжает, зная, что все рады пожелать ему доброго пути.
– Что ж, я не буду говорить ничего, чего я на самом деле не чувствую, – заявил мистер Пенникуп.
– Это нормально, дорогой. Главное, чтобы ты не говорил, что на самом деле чувствуешь. И мы оба постараемся сдерживаться. Что бы ни случилось, помни – это происходит в последний раз.
Намерения миссис Пенникуп были добрыми и христианскими. Преподобный Огастес Крэклторп собирался покинуть Уичвуд-он-зе-Хит в следующий понедельник и никогда больше не ступать, как искренне надеялся сам преподобный Огастес Крэклторп и каждый его прихожанин, на близлежащие земли. Пока ни одна из сторон нисколько не старалась скрыть обоюдную радость расставания. Преподобный Огастес Крэклторп, магистр искусств, возможно, и мог бы послужить своей церкви, скажем, в каком-нибудь приходе Ист-Энда с отвратительной репутацией, на какой-нибудь миссионерской станции далеко в глуши средь полчищ язычников. Там его врожденный инстинкт противостояния всему окружающему, его неистребимое пренебрежение к чувствам и взглядам других людей, его вдохновенная вера, что все, кроме него, всегда ошибаются, вкупе с решительностью говорить и действовать без всякого сомнения в своем убеждении, нашли бы себе применение. В живописном маленьком Уичвуд-он-зе-Хит среди Кентских холмов, любимом пристанище удалившихся на покой купцов, старых дев со скромными средствами, вставших на путь истинный представителей богемы, которые начали воспитывать в себе тайное стремление к респектабельности, эти качества способствовали лишь скандалам и разладу.
За последние два года прихожане преподобного Крэклторпа вместе с другими жителями Уичвуд-он-зе-Хит, которым приходилось иметь дело с почтенным джентльменом, пытались донести до него при помощи намеков и прочих инсинуаций, не допускавших двоякого толкования, свое искреннее и растущее с каждым днем недовольство им как священником и как человеком. Ситуация достигла апогея, когда ему официально объявили о решении, в связи с отсутствием других путей выхода, подождать распоряжений его епископа относительно опеки прихожан. Именно это и заставило преподобного Огастеса Крэклторпа понять, что как духовный наставник и утешитель Уичвуд-он-зе-Хит он не состоялся. Преподобный Огастес постарался позаботиться о других душах. В следующее воскресенье утром он собирался провести прощальную службу, и следовало ожидать, что событие будет иметь успех во всех отношениях. Прихожане, не посещавшие церковь Святого апостола Иуды долгие месяцы, твердо решили не отказывать себе в удовольствии ощутить, что слушают преподобного Огастеса Крэклторпа в последний раз. Преподобный Огастес Крэклторп подготовил проповедь, которая благодаря ясной речи и прямоте обещала произвести впечатление. У прихожан церкви Святого апостола Иуды в Уичвуд-он-зе-Хит были свои слабости, как у каждого из нас. Преподобный Огастес льстил себе, будто не пропустил ни одну из них, и в приятном предвкушении ждал, какую сенсацию сотворят его ремарки, начиная с того, что «во-первых», и заканчивая тем, что «в-шестых и в-последних».
Единственным, что омрачало все предприятие, была импульсивная натура маленькой миссис Пенникуп. Преподобный Огастес Крэклторп, которому, когда он сидел в кабинете, сообщили о визите мистера и миссис Пенникуп, вошел в гостиную через четверть часа, холодный и суровый, и без намека на рукопожатие попросил как можно скорее сообщить о цели визита. Заранее подготовленная речь уже вертелась на языке миссис Пенникуп.
Мимоходом, без особого нажима, в ней говорилось об обязанности, возложенной на всех нас, вспоминать при случае: что мы христиане; что нам дана привилегия забывать и прощать; что в общем и целом недостатки есть у обеих сторон; что никогда нельзя расставаться в гневе, – короче говоря, маленькая миссис Пенникуп и Джордж, ее супруг, ожидавший, пока наступит его очередь высказаться, жалеют обо всем, что бы они ни сказали и ни сделали в прошлом, если это задело чувства преподобного Огастеса Крэклторпа, и хотели бы пожать ему руку и пожелать счастья в будущем. Ледяная холодность преподобного Огастеса разбила эту тщательно отрепетированную речь вдребезги. И миссис Пенникуп оставалось лишь удалиться в гнетущей тишине либо ухватиться за посетившее ее вдохновение и сочинить что-то новое. Она выбрала последнее.
Сначала слова выходили с запинкой. Супруг, как настоящий мужчина, покинул ее в самый трудный час и принялся теребить дверную ручку. Суровый взгляд преподобного Крэклторпа, вместо того чтобы охладить пыл миссис Пенникуп, раззадоривал еще больше. Она ринулась в бой. Святой отец должен ее выслушать. Она заставит его понять ее добрые чувства к нему, даже если придется схватить его за плечи и хорошенько встряхнуть. По истечении пяти минут преподобный Огастес Крэклторп, сам того не зная, принял довольный вид. По истечении еще пяти минут миссис Пенникуп остановилась – не потому, что ей не хватало слов, а потому, что не хватало дыхания. Преподобный Огастес Крэклторп ответил голосом, который, к его собственному удивлению, дрожал от волнения. Миссис Пенникуп осложнила его задачу. Он собирался покинуть Уичвуд-он-зе-Хит без сожалений. Теперь он знал, что вопреки всему один представитель паствы понимает его (поскольку миссис Пенникуп доказала ему, что понимает его и сочувствует ему), знал, что по крайней мере одно сердце – сердце миссис Пенникуп – потянулось к нему. Благодатное облегчение, которого он так ждал, вдруг превратилось в бесконечную печаль.
Мистер Пенникуп, вдохновленный красноречием жены, добавил пару нерешительных слов от себя. По словам миссис Пенникуп, он всегда считал преподобного Огастеса Крэклторпа викарием своей мечты, но разногласия все же возникали самым непостижимым образом. Преподобный Огастес Крэклторп, судя по всему, всегда втайне уважал мистера Пенникупа. Если хоть когда-то его высказывания могли создать обратное впечатление, вероятно, причиной тому служила бедность нашего языка, не позволяющая передавать едва уловимую разницу в значениях.
Затем последовало приглашение на чай. Мисс Крэклторп, сестру преподобного Огастеса, леди, поразительно похожую на брата во всех отношениях и отличавшуюся от него только тем, что он был чисто выбрит, а у нее пробивались небольшие усики, попросили накрыть на стол. Визит закончился на том, что миссис Пенникуп вспомнила, что сегодня вечером Вильгельмина должна была принять горячую ванну.
– Я сказала больше, чем собиралась, – призналась миссис Пенникуп супругу по пути домой, – но он меня разозлил.
Слухи о визите Пенникупов разлетелись по всему приходу. Другие леди сочли своим долгом показать миссис Пенникуп, что она не единственная христианка в Уичвуд-он-зе-Хит. Миссис Пенникуп, как опасались многие, возомнит о себе невесть что после этого события. Преподобный Огастес с простительной гордостью повторял кое-что из сказанного миссис Пенникуп. Миссис Пенникуп и не воображала себя единственным человеком в Уичвуд-он-зе-Хит, способной на великодушие, которое ничего не стоит. Другие леди тоже умели сочинять ничего не стоящие цветистые фразы, и даже лучше ее. Супругов, облаченных в праздничную одежду и тщательно отрепетировавших свою партию, приводили и ставили в почти бесконечную процессию безутешных прихожан, которые колотили в дверь дома священника при церкви Святого апостола Иуды. Между утром четверга и ночью субботы преподобный Огастес, к собственному изумлению, пришел к выводу, что пять шестых прихожан любили его с самого начала и до сих пор просто не имели возможности выразить свои истинные чувства.