Друзья Высоцкого
Шрифт:
Здесь с уважением относились к одной скрытой странности Высоцкого – боязни большого пространства (при всей публичности его жизни и особенностях профессии!). Даже в небольшой комнате он выстраивал себе уютный закуток, отгораживался стульями, стопками книг, надевал очки (в последние годы зрение его подводило) и на многие часы погружался в чтение. Читал в основном книги, которые в Союзе распространялись как «самиздат», – сочинения Солженицына, Синявского, Максимова, Лимонова, Алешковского, Бердяева, Шестова, других философов… Любил листать альбомы с репродукциями, рассматривать марки. Высоцкий, как губка, впитывал в себя импровизированные лекции Шемякина о различных стилях и школах в современном изобразительном искусстве.
«Иногда он приезжал ко мне прямо из аэропорта «Орли», чтобы показать новые песни – Марина даже ревновала к нашей закадычной дружбе! – по-мальчишески хвастался Михаил. – Нас объединяло страстное желание обрести красоту и справедливость существования, возбудить это чувство в людях. Обоих била судьба, и поэтому особенно хотелось прорваться и найти все-таки свет истины. Не скрою, нередко формой нашего протеста становился алкоголь. Он обостряет чувства, и восприятие мира становится ярче, образнее, что сказалось, наверное, в песнях Володи и в моих графических листах… Вскрывались какие-то новые пласты духовности, которые мы находили друг в друге. В моей графике во второй половине 70-х стало, пожалуй, больше динамики, экспрессии, импровизации, чувствовался пульс прерывистого дыхания. Темы песен Володи становились как-то глубже в смысле философского понимания жизни и смерти, возникает тема небытия, так любимая и мной…
Мы с Володей как-то вышли ночью прогуляться по Сене, говорили несколько часов. И поняли, что судьба нас связала. И с этого момента мы стали… работать серьезно…»
У Шемякина возникла идея сделать высококачественные записи песен Высоцкого. Он купил два больших, лучших на то время магнитофона «Revox A-700», специальные микрофоны для голоса, для гитары. Даже окончил месячные курсы профессиональных звукооператоров. Для начала проверил свои полученные навыки, записав цикл цыганских романсов в исполнении знаменитого Алеши Дмитриевича из ресторана «Распутин». Получилось неплохо.
И только тогда началась работа с Высоцким. Каждую песню он перепевал по восемь-девять раз. И когда все удавалось, Владимир Семенович говорил: «Все, здесь я остаюсь». «Высоцкий очень серьезно относился к работе, – рассказывал Шемякин, – запись проходила часами. Иногда он выскакивал просто мокрым из студии. Однажды Володя выбежал в коридор, я тоже вышел. «Ох, сейчас бы стакан ледяной водки с соленым огурцом!» – сказал Володя. Но он знал, что завтра снова запись, и стакан проплыл мимо…
Когда в парижском издательстве «ИМКА-пресс» вышли сборники записей песен русских бардов, Володя мне сказал: «А ты знаешь, давай повторим все, что я написал, но восстановим уже в другой редакции». Он уже сам чувствовал, что душа его окрепла, голос окреп, окрепло даже понятие своего собственного творчества. И он начинал петь, и как-то по-новому все исполнял! Это уже была рука мастера… Вот, например, такая песня, как «Течет речка». Говорит: «Много раз ее исполнял, но сейчас хочется ее снова записать и исполнить так, как я ее на сегодняшний день понимаю!»
Был такой странный-странный вечер. Шемякину он чем-то напоминал родной Петербург. Лето, август, французы разъехались, какая-то сладко-щемящая грусть разлита по всему Парижу. В тот вечер во время записи присутствовала одна девчонка. Корни у нее из России, а Высоцкий был для нее – бог. И он запел эту «Реченьку», потому что где-то там в ней звучала тема любви и много другого, недовысказанного. От девчонки буквально ничего не осталось, а Владимир сказал: «Ну, сейчас нужно выпить!»
После этой песни он уже ничего не мог петь – с него пот валил градом, он весь выложился в этой песне, которая
И это не алкоголизм или любовь к водке, а просто настолько отдал себя человек и настолько все кипело внутри, что необходимо было расслабиться, иначе – сойдешь с ума…»
Записывали они не только старые, но и совершенно новые песни, с пылу с жару. В студию приходил Высоцкий, прямо на мольберте раскладывал свои странички и пел. Профессиональные музыканты, слушая эти записи, все потом допрашивали Шемякина: а что там за шорохи все время? Высоцкий же просто, не помня текста, пел с листа. И сегодня эти домашние шемякинские записи столь же бесценны, как, скажем, рукописи классиков, бережно сохраняемые в литературных архивах.
Марина Влади называла Михаила Шемякина мрачным и молчаливым принцем с флорентийским лицом, «таким худым, что оно и в фас напоминает профиль». Многочасовые, а главное – бесконтрольные побеги мужа из парижского предместья Мезон-Лаффит в дом Шемякина ей решительно не нравились. Она раздражалась, надувала губы, в сердцах без конца трезвонила по телефону, иногда приезжала в студию.
Конечно, она прекрасно понимала, что уже тогда, на момент знакомства, Шемякин был признанным художником, крупной, яркой личностью, оригинально мыслящим человеком. Но Марину Влади крайне смущали, даже нет, – пугали! – его скандальная репутация, буйный нрав, лихие загулы, как правило, с непредсказуемым финалом. Они могли на пару с Высоцким удрать со званого вечера или с театральной премьеры – и отправиться гулять по кабакам, хулиганить чисто по-московски, например поджечь бистро, из которого перед тем их выставили официанты (действительно, был такой печальный случай).
Хотя сам Шемякин категорически отрицает, что все их встречи с Владимиром неизменно оборачивались пьянками-гулянками. «Один раз у нас был с Володей запой. Один раз! – горячился он. – Все остальное время занимала работа. Мы помогали друг другу. Володе было плохо – Володя вызывал меня. Володя в запое – не подарок. Особенно в последние годы. Больной человек, он неделю находился в бессознательном состоянии. Это совсем невесело. Это со стороны он ассоциируется с гитарой и цыганами… Я ухаживал за ним. А если я срывался, Володя следил за мной. Так что у нас был настоящий интересный творческий контакт, очень серьезный…»
Высоцкий, кстати, подтверждал:
Пьянели и трезвели мы всегда поочередно…Шемякин знал: «Для того чтобы Володе создавать его вещи, ему нужно было быть абсолютно, предельно, четко трезвым – как хирургу, который делает операцию на глазу: рука не имеет права дрогнуть – будет разрезан нерв – конец глазу. Володя выполнял эту операцию с блеском; когда Володя творил – он был трезв. Все его творчество – это творчество одного из трезвейших и самых печальных аналитиков земли русской…»
Прилично ориентируясь в существовавших «правилах поведения советских граждан за рубежом», Марина Влади изначально сознательно ограничивала круг общения мужа, приезжавшего к ней на «парижские каникулы». Оберегая его реноме, прежде всего старалась избежать близких контактов с эмигрантами, хотя сделать это было чрезвычайно трудно. Шемякин же стоял особняком. Во-первых, Марина понимала, что даже заговорить на эту тему с Владимиром опасно. А во-вторых, Шемякин был в определенной степени безопасен: полностью погруженный в свое искусство, он сторонился политики.