ДСВ. Книга 2
Шрифт:
— Смотри до смерти ее не залюби, а то денег твоих жалко!
К ночи он отправился спать — ему, как рин-каудихо, была отведена крошечная надстройка на корме, но в ней оказалось не теплее, чем снаружи, разве что ветер не гулял.
Он подложил под себя шкуры, с головой закутался в плащ и, наконец пригревшись, закрыл веки.
Закрыл — и тут же в ноздри ударил запах гари и вонь паленой плоти. На корабле пожар? Но тогда почему не слышно криков? И кто это там, впереди? Что за черное, обугленное, дымящееся существо медленно удаляется
На дворцовой площади собралась такая куча народу, какой, наверное, и в дни празднеств не бывало. Еще бы! Редкое зрелище — казнь могущественного вельможи, который казался несокрушимым и недосягаемым.
Для знати соорудили трибуны, простые люди толпились внизу, тянули шеи, чтобы лучше видеть, отпихивали друг друга и гомонили. Отцы и матери усаживали детей на шеи.
В центре площади, окруженной стражниками, возвышалась гора из дров и хвороста, посреди которой торчал столб — скоро к нему привяжут ли-нессера Цаура Саанхиса, а затем подожгут.
Данеске было сильно не по себе. Неприятно сознавать и стыдно, что за их с Ашезиром преступление расплатится другой. Сыновья Саанхиса были лишены наследства, дочери заперты в храме Ихитшир, а все богатства вельможи отошли казне. Похоже, неспроста муж сделал убийцей одного из самых богатых ли-нессеров. Вот и отец так считает. А еще он считает, что это умно, а Данеска, что подло. Однако ей ли кого-то винить? Она сама, пусть и не напрямую, участвовала в убийстве императора. Значит, ли-нессер погибнет не только из-за Ашезира, но и из-за нее, да еще столь жуткой смертью.
Она спрашивала мужа, почему казнь должна быть именно такой, почему нельзя просто отрубить голову или повесить. Он объяснил, что отнявший одну из жизней полубога должен подняться на небо и там держать ответ перед великим Гшархом и другими богами. А быстрее всего до неба долетает дым костра. Правда, Ашезир добавил, что перед самым сожжением палач даст Цауру Саанхису яд, и тот не будет мучиться. Слабое утешение, но хоть какое-то…
По бокам и позади императорской четы сидели вельможи с женами и дочерями. На лицах многих застыло радостное предвкушение.
И эти люди считают талмеридов дикарями?!
Конечно, среди степных жителей тоже есть казни, но никто не воспринимает их как развлечение!
Толпа заволновалась, по ней прокатилось громкое:
— Ведут! Ведут!
Цаур Саанхис, подгоняемый одними стражниками, пока другие прокладывали дорогу, шел в одной нижней рубахе, босой, со связанными за спиной руками. Но — шел, а не плелся. Гордо, не опуская головы, не пытаясь защититься или уклониться от летящих в него комьев снега и грязи.
Данеска вцепилась в запястье Ашезира, даже впилась ногтями. Он дернулся и, сжав зубы, со свистом втянул воздух. Она ослабила хватку и, хотя заранее знала ответ, спросила шепотом:
— Мне обязательно здесь быть?
— Увы, да. Люди не поймут, если уйдешь, — он мягким движением сжал
Праздновать, что казнь свершилась… Пировать над трупом… над пепелищем… Ну да, куда уж веселее?! Дикость!
Она вздохнула и снова перевела взгляд на «убийцу», которого уже привязывали к столбу.
Прошло немного времени, и костер заполыхал. Клубы дыма застилали ярко-синее небо, искры летели во все стороны и, превращаясь в пепел, чернили сверкающий на солнце снег. Смрад горящей плоти отравлял чистый морозный воздух. Но криков «преступника» слышно не было. Значит, ему и впрямь дали яд, Ашезир не солгал. Или… Что если крики сжигаемого заживо человека заглушались яростными воплями толпы?
— Ты не соврал мне? — спросила Данеска, повернувшись к мужу. — Ему точно дали яд?
Ашезир покосился с недоумением и пожал плечами.
— Ну да. Зачем мне тебя обманывать? В этом?
Пожалуй, и впрямь незачем…
Вечерний пир, как и говорил муж, бурлил весельем. Вельможи много болтали, много смеялись, музыканты не замолкали, танцовщики сменяли друг друга. Данеску тоже затронуло общее веселье, хотя пиршество после казни по-прежнему казалось неуместным. Впрочем, Ашезир объяснил смысл всего этого: убийцу отправили на небо — это и казнь, и хорошая жертва богам. Значит, те какое-то время будут благосклонны, есть повод радоваться и пировать. В далекие времена, добавил он, богам приносили человеческие жертвы почти каждый месяц.
— Суровые у вас боги, — пробормотала Данеска.
— У нас, — поправил ее Ашезир. — Ведь ты теперь тоже одна из нас. Более того — императрица. Не забывай об этом.
Она и не забывала: на пиру смеялась вместе со всеми и хлопала в ладоши тем танцовщикам и акробатам, чьи выступления были особенно удачны. Отец, сидящий рядом с ней и уже изрядно подвыпивший, веселился не хуже шахензийцев и без умолку болтал со своим соседом то о всякой ерунде, то о забавных случаях из жизни. Когда же сосед — ли-нессер Кихель — спросил, чего хотят талмериды при новом императоре, Андио Каммейра хохотнул и ответил:
— А все того же! Чтобы нас не трогали и баб наших не имели!
Ха! Кихель, наверное, думал, что навеселе каудихо выболтает ему что-то важное, но не на того нарвался. Отец никогда не говорит того, чего нельзя говорить, как бы пьян ни был.
На середину залы вышла очередная танцовщица, и почти все музыканты умолкли — только худой юноша перебирал струны арфы. Гибкая тонкая девушка с темно-русыми волосами, собранными в высокий хвост, взмахнула длинными синими лентами, и они спиралью закрутились в воздухе. Потом, вторя движениям танцовщицы, взметнулись вверх — и так же резко, быстро упали на пол. Девушка снова закрутила их в спираль, а сама изогнулась в талии, повела бедрами и запела глубоким шелковистым голосом: