Дубровинский
Шрифт:
Где-то здесь снимает дачу «лощеный инженер» Красин. Дубровинский давно не видел Никитича и рад предстоящей встрече.
Тут рядом и репинские «Пенаты». К художнику они заходить не будут – слишком много там толчется народа, да и времени в обрез.
Если все благополучно, то уже сегодня представители Москвы, Петербурга, Центрального района, а также и редакции «Пролетария» смогут встретиться на «Вазе».
Неказистый домик с мезонином башенкой, веранда. Она пустует зимой, и только разноцветные стекла весело щурятся вслед угасающему солнцу, напоминая о тепле,
Когда входили в воротца, Ногин показал на деревянный барельеф вазы. Это было единственное украшение, которым отметил свою дачу хозяин-швед. Хорошо протоптанная тропинка в снегу. Еще бы, дача эта никогда не пустует. Ее снял у шведа большевик-врач Гавриил Давидович Лейтейзеп-Линдов. Низ заняли Ульяновы, наверху разместились Александр Богданов и еще несколько товарищей. Оставаться в Питере больше было невозможно. Шпики обложили Ленина со всех сторон.
Покровский остановился у ворот, близоруко вгляделся в барельеф.
– Но позвольте, Ильичи живут под королевским гербом?
В этот момент ни Дубровинский, ни Ногин не были склонны заниматься династической геральдикой. Им предстояла встреча с Лениным. Но в Покровском заговорил дух историка. Он определенно уверен, что хозяин дачи, швед, назвал свое владение «Вазой» в честь шведской королевской династии Вазов.
Может быть… Иосиф Федорович не слушал приват-доцента. Они с Ногиным уже ввалились в узенький коридорчик, отделявший комнаты. У Ногина сразу запотели стекла пенсне, и он беспомощно тыкался, держа пальто в руках и стараясь пристроить его куда-либо на вешалку. Но вешать было некуда, и вышедшая из комнаты Крупская указала на стул.
Все уже собрались в просторном кабинете Ильича. Дубровинский огляделся – железная кровать, небольшой стол, два стула, а по стенам стоят садовые скамейки. Их, видимо, внесли недавно, оттаивая, они подтекают лужицами у ножек.
Три дня совещались большевики, готовясь к V съезду. Нужно было заранее сформулировать, обсудить и уточнить резолюции по всей повестке дня заседаний съезда. Проекты резолюций предлагал Ленин. Четкие, ясные, точные формулировки Ильича приводили в восторг Дубровинского. Ему тоже приходилось не раз писать резолюции. Но никогда не удавалось их так великолепно сформулировать. Дубровинский чувствовал себя гораздо лучше на трибуне. И ему было неважно, стоит ли он за кафедрой в университете или на ящике в цехе, на площади или, на худой конец, на придорожной тумбе под открытым небом.
Он не был литератором, но и оратором, во всяком случае блестящим, его нельзя было назвать. Но именно на людях, в живом общении с ними, он находил нужные слова, интонации, движения. Это было творчество трибуна, умевшего моментально зажигаться и знавшего, что умеет зажечь, повести за собой.
Ленин вел за собой иным – мыслями, неопровержимой логикой правоты, умением охватить все и сразу выделить главное.
…И когда вдруг раздался чей-то скрипучий, скучный голос, Дубровинский
Ленин не успел ответить. Все заговорили разом. И больше всех горячился Ногин. Он так отчитывал маловера, что только пух летел. Ленин был доволен – можно и продолжать. Но Виктор Павлович увлекся. И конечно же, заговорил о профсоюзах. Это его любимая и больная тема. Ведь IV съезд РСДРП как-то очень уж невнятно высказался о работе в профсоюзах. С одной стороны, меньшевики за нейтральность профсоюзов, их беспартийность впредь и на будущее, а с другой – они прибирают их к своим рукам. Этого никак нельзя допустить.
Дубровинский уже давно приобщен к профсоюзной вере, и Ногин считает это своей заслугой. Виктор Павлович уверен, что такое приобретение – большой залог успеха.
Иосиф Федорович поддержал Ногина. Да, профсоюзы необходимо подчинить идейному руководству большевиков и резолюцию в этом духе тоже необходимо принять на съезде.
Ленин согласен, но он напоминает москвичам, что уже имеется пункт, согласно которому члены партии должны входить в профсоюзы, связывать их с партией. Ногин и Дубровинский настаивают на более точной резолюции.
Договорились на том, что Виктор Павлович подготовит проект.
Прощались тепло и ненадолго. Ленин рассчитывал увидеть обоих в Копенгагене в апреле.
Когда-то Желябов, прощаясь с Александром Михайловым, пошутил: «Не говорите „до скорой встречи“, не произносите „до свидания“, лучше скажите: „счастливо“ или „всего вам доброго“».
Это была грустная шутка. И она прозвучала буквально накануне ареста Михайлова.
Да, скорая встреча не состоялась. И в Копенгагене Дубровинский так и не побывал.
Вернувшись из Куоккалы в Москву, он вновь окунулся в работу по подготовке V съезда партии.
Московская партийная организация избрала Иосифа Федоровича одним из своих делегатов на съезд.
11 марта 1907 года Дубровинский проводил районное собрание в Замоскворечье.
И вместе с еще более чем сотней участников этого собрания очутился в тюрьме, в Лефортовской полицейской части.
Март! Для легочных больных, для чахоточных этот первый весенний месяц очень часто оборачивается последней в жизни весной.
А если прибавить к весенним дуновениям спертый воздух битком набитых камер, вонь и тюремную похлебку…
Если вспомнить, что едва минул год с того времени, когда, обессиленный болезнью, этот сильный, мужественный человек вынужден был согласиться на пребывание в санатории, так как туберкулез уже истачивал легкие.
Если вспомнить, что он не долечился, да и не отдохнул тогда как следует, а сразу ринулся в самую гущу событий – стачек, митингов, восстаний, то новое заключение могло кончиться тюремной больницей. А в них не лечили. И особенно чахоточных.