Дуэль на троих
Шрифт:
Из воспоминаний капрала Франсуа Пигаля
…С рассвета мы укладывали эти чертовы тюки на телеги. С неба летела мерзкая морось – не то снег, не то дождь.
Добрейший Поль все гладил исхудавших лошадей, которых сторожил уже неделю от проклятых конеедов. Мы дежурили вокруг своих коней по очереди.
А когда Люка и Пьер стали загружать сверху огромный тюк с торчащими серебряными рожками, Поля просто прорвало:
– Ребята, куда эти люстры еще?! Нашим доходягам и с места не сдвинуть такую тяжесть!
– Так что, разбирать?!.. – заорал в ответ Люка. – У нас коней осталось втрое меньше, чем телег!
Отчаянно махнув рукой, он уселся под навесом коновязи и достал кисет и трубку. Мы все к нему присоединились.
– Мне все больше не нравится этот поход, – закурив, сказал Люка. – То Москва сгорела… То Бекле арестовали…
– А чего мы сюда так ломились-то? – сказал я. – А?! Если сейчас уходим? Ты не понял, нет? Зачем уложили половину армии? Ну! Ты ведь у нас самый умный, скажи?..
– У меня только одно объяснение, – Люка затянулся.
– Какое же?
Сержант выдохнул дым и все нам объяснил одним словом:
– Политика.
Стон разочарования был ему ответом.
Через площадь перебежал вымокший до нитки дежурный, огляделся и сразу сунулся к нам под навес.
– Сержант! Вас у поста офицер спрашивает. Совсем молоденький!.. С ним два поляка…
Из журнала Таисии (в послушании Анны)
Трубецкой-Ковровой
…Из всех друзей-однополчан Вани я знакома была только с Люка, так как он ехал с нами до Путевого Петровского замка. Его я и вызвала к посту.
Да, конечно, Люка притащил с собой и всю компанию. Как, оказалось, оно было и к лучшему.
Хлестал слепой октябрьский дождь. Я в мундире и горделивой шапочке польского офицера, с хорошо приклеенными пышными усами, Андрей и Фрол в солдатской польской форме, не говоря уже о всей явившейся к нам на свидание компании, никак не помещались в постовую будку. Что ж, два француза сбегали куда-то и приволокли палатку. Мы выставили ее прямо на сгоревшей площади.
Теперь стало гораздо уютнее: дождь над нами шумел по туго натянутому льняному полотну палатки, а Люка светил масляным фонарем на разложенную мной на досках карту еще целенькой Москвы.
– Дельно придумано! – сразу сказал он в ответ на мое предложение. – Возле самой тюрьмы мы переодеваемся в русских, – он хлопнул по мешку с русской одеждой, принесенному нами, – и освобождаем Жана, даже не повздорив с императором!
Один французик (Поль, кажется) сразу начал копаться в мешке.
– О! А ля партизан Давыдофф! – Он выгреб себе кафтан.
– Да уж, не хотелось бы пойти под трибунал, – покачал головой другой француз.
– Нет, я понимаю еще – за растрату казны, – рассмеялся третий, – но не как предатель.
– Хватит философствовать! – прикрикнул на друзей Люка. – Нам главное – спасти и спрятать где-нибудь товарища. Этого психа Пикара все равно рано или поздно сместят. Тогда и Жана оправдают.
– Да уж, – кивнул Пьер, кажется. – Тут главное, чтобы его не вздернули днем раньше.
– А вы откуда Жана знаете? – задал мне законный вопрос Поль. – Он не говорил, что у него есть друг в Войске польском!
– Это долгая история, – махнула я рукой. – Сдружились… можно сказать, в детстве!
– Ладно, – махнул рукой Люка, – вся лирика потом! Ваши польские товарищи не подведут? – указал он на Андрея и Фрола. – Вы в них уверены?
– А нас начальству не заложат? – уточнил Франсуа.
Но Андрей и Фрол сидели с таким тупым и отсутствующим видом (еще бы, они же не понимали ни слова!), что уже этим одним пробуждали доверие.
– Верю, как братьям, – поручилась я за них.
– А они что, по-французски вообще не понимают? – спросил Люка.
– Откуда? Это же крестьяне мобилизованные.
– О, матка боска! – посетовал на польском Франсуа.
– Вы тогда, – начал раздельно, чуть не по слогам, говорить Поль Андрею и Фролу, – держитесь ближе к своему начальнику, – он показал на меня, а они закивали как путные. – А то потеряетесь. Переведи, – для верности попросил меня Поль.
Пришлось на ходу придумывать «польские» слова:
– Вы тогда держижтесь ближно до менэ. Дабже нэ потэряжтэс.
– Чё? – наморщил лоб Фрол.
Хорошо, что Андрей вовремя толкнул его злобно под локоть. И сам явил невиданную для русского крестьянина эрудицию, сказав:
– Пся крев! Холера ясна!
– А, понял! – испуганно скосил глаза Фрол. – Так бы и сказал.
– Ух ты! – подивился Поль. – Как польский язык похож на русский. Им надо орать побольше, – показал он на Фрола с Андреем, – и нас реально примут всех за партизан.
Мы еще потолковали с полчаса, водя пальцами по устаревшей карте, и в общем утрясли все варианты.
Дождь то утихал, то припускал опять.
Возле памятного мне «ведомства» стояла тьма тьмущая. Все окна второго этажа, где днем кипела жизнь, и заседало начальство, были потушены. Под козырьком крыльца горел фонарь, но освещал разве что одну половину крыльца, да посверкивала звонкая струйка воды, слетая по желобу в переполненную пожарную бочку…
– Черт! – шепотом сказал Люка. – Обычно дверь у них открыта!
Наши тени скользнули вдоль стен до крыльца…