Дуэль
Шрифт:
Это был шевалье де Вальмассиг — дядюшка прелестной Адели, экс-бригадир армии под командованием принцев, переплетчик в Альтоне, а потом сапожник в маленьком немецком городке (прославившийся изяществом своей работы и элегантными фасонами дамской обуви) — в шелковых чулках, обтягивающих его тощие икры, в низко вырезанных туфлях с серебряными пряжками, в вышитом жилете. Длиннополый камзол висел, как на вешалке, на его худой, сутулой спине. Маленькая треугольная шляпа венчала напудренные волосы, завязанные сзади в косичку.
— Господин шевалье, — тихонько окликнул его генерал д'Юбер.
— Как, это опять вы, мой друг? Вы что-нибудь забыли?
— Да, вот именно. Так оно и есть. Я забыл одну вещь. И я пришел сказать вам об этом. Нет, только здесь, за оградой. Это настолько чудовищно, что я не могу говорить об этом около ее дома.
Шевалье покорно вышел стой снисходительной уступчивостью, которую некоторые старые люди проявляют по отношению к неугомонным юношам. Будучи старше генерала д'Юбера на четверть столетия, он в глубине души считал его довольно-таки надоедливым влюбленным юнцом. Он очень хорошо слышал его загадочные слова, но не придавал большого значения тому, что иной раз способен сболтнуть или выкинуть влюбленный молодой человек. Это поколение французов, выросшее в годы его изгнания, отличалось каким-то непонятным для него складом ума. Ему казалось, что и чувства у них какие-то неистовые, им недостает меры и тонкости. И даже в их манере выражаться есть что-то крайне преувеличенное. Он спокойно подошел к генералу, и они молча сделали несколько шагов по дороге. Генерал старался подавить, волнение и заставить себя говорить спокойно.
— Вы совершенно правильно сказали: я забыл одну вещь. Я забыл и только полчаса тому назад вспомнил, что я должен драться на дуэли. Это немыслимо, но это так.
На минуту наступила тишина. Затем в этой глубокой вечерней деревенской тишине ясный старческий голос шевалье, дрогнув, произнес:
— Это гнусно, сударь.
Больше он ничего не мог сказать. Эта девочка, родившаяся здесь, в то время как он был в изгнании, уже после того как его несчастный брат был убит шайкой якобинцев, стала после его возвращения единственной отрадой для его старого сердца, которое столько лет питалось одними воспоминаниями о привязанности.
— Это совершенно немыслимо, вот что я вам скажу. Долг мужчины — покончить с такими делами прежде, чем он осмеливается просить руки молодой девушки. Как же так? Если б вы не вспомнили об этом еще десять дней, то вы бы уже успели жениться и только потом спохватились бы! В мое время мужчины не забывали таких вещей — того, что они обязаны щадить чувства невинной молоденькой девушки. Если б я мог позволить себе пренебречь ими, я бы вам сказал, что я думаю о вашем поведении. И боюсь, что это вам не понравилось бы.
Генерал д'Юбер громко застонал:
— Не бойтесь, пусть это вас не останавливает. Для нее это не будет смертельным ударом.
Но старик не обратил внимания на этот бессмысленный лепет влюбленного. Возможно, что он даже и не слышал его.
— Что это за история? — спросил он. — Из-за чего это?
— Назовите это юношеским сумасбродством, господин шевалье… Из-за какой-то немыслимой, невероятнейшей…
Он вдруг осекся. «Он никогда не поверит этой истории, — подумал он. — Он только решит, что я считаю его дураком, и обидится».
— Да, — продолжал генерал д'Юбер, — из юношеской глупости это выросло… Шевалье перебил его:
— Но тогда, значит, это надо уладить.
— Уладить?
— Да, чего бы это ни стоило вашему самолюбию. Вам следовало помнить о том, что вы помолвлены. Или, может быть, вы об этом тоже забыли? Вот так же, как вы, уехав, забыли о вашей ссоре? Какое чудовищное легкомыслие! Никогда ничего подобного не слышал!
— Боже ты мой, господин шевалье! Неужели вы думаете, что я затеял эту ссору теперь, когда я был в Париже? Или еще что-нибудь в этом роде?
— Ах, какое может иметь значение точная дата вашей сумасбродной выходки! — воскликнул с раздражением шевалье. — Вся суть в том, чтобы это уладить.
Видя, что генералу д'Юберу не терпится вставить слово, старый эмигрант поднял руку и сказал с достоинством:
— Я сам когда-то был солдатом. Я бы никогда не позволил себе посоветовать ложный шаг человеку, имя которого будет носить моя племянница. И я говорю вам, что между порядочными людьми такое недоразумение можно всегда уладить.
— Ах, господин шевалье, но ведь это же случилось пятнадцать или шестнадцать лет тому назад! Я был тогда лейтенантом гусарского полка.
Старый шевалье был, по-видимому, совершенно ошеломлен этим отчаянным возгласом.
— Вы были лейтенантом гусарского полка шестнадцать лет тому назад? — пробормотал он точно в забытьи.
— Ну разумеется! Что ж вы думаете, меня на свет произвели генералом? Как наследного принца?
В сгущающемся пурпурном сумраке полей и виноградников, раскинувшихся под густо-рдяной низкой полосой заката, голос старого экс-офицера армии принцев прозвучал сдержанно, официально, учтиво.
— Что это, бред или просто шутка? Как это надо понимать? Вы хотите драться на дуэли, на которой вам следовало драться шестнадцать лет тому назад?
— Эта история тянется до сих пор с того времени, вот что я хочу сказать. Объяснить это не так просто. Мы, разумеется, дрались уже несколько раз в течение этого времени.
— Какие нравы! Какое чудовищное извращение понятия истинного мужества! Только кровожадным безумием революции, охватившим целое поколение, и можно объяснить подобную бесчеловечность, — промолвил тихо бывший эмигрант. — Кто он такой, этот ваш противник? — спросил он, повысив голос.
— Мой противник? Фамилия его Феро. Почти неразличимый под своей треугольной шляпой, в старомодном камзоле, хилый, согбенный призрак минувшего режима, шевалье де Вальмассиг погрузился в призрачные воспоминания.
— Мне припоминается ссора из-за маленькой Софи д'Арваль между господином де Бриссаком, капитаном королевской гвардии, и д'Анжораном (не тем, у которого лицо было оспой изрыто, а другим — красавцем д'Анжораном, так звали его). Они сходились на поединке три раза в течение восемнадцати месяцев и показали себя достойными противниками. Во всем была виновата эта крошка Софи, которую забавляло…