Дух зверя. Книга вторая. Рожденные из пепла
Шрифт:
Она была очень приветлива, хотя и выглядела уставшей и грустной. Оказалась что ее комната расположена через ванну от нашей. Спросила насчет предрассветных воплей. Она со вздохом ответила, что умерло двое мальчиков из “больнички”. Хоть я толком ничего о них не знаю, но стало как-то тоскливо. Спокойная смерть не сопровождается такими безумными криками, эти двое явно страдали.
Чтобы как-то поднять настроение и себе и фее, вернула ей альбом. Сначала она обрадовалась, но как только я задала вопрос насчёт Верного, тут же сникла, как будто я коснулась чего-то очень болезненного.
– Это не человек. Йок. Намма клана. Мы были довольно близки в бытность мою в Варшаве. Настолько близки, что он начал рушить печати,
Я согласна, грустная. Но говорить о том, что он жив, не стала. Судя по всему, Ниява до сих пор любит этого нелюдя. Пусть лучше думает, что он сгинул.
Оказалось, что фея стоит здесь не просто так. Во время нашей беседы, она то и дело поглядывала в окно. Я заинтересовалась, и заметила на лугу между домом и садом какое-то движение. Пригляделась и поняла – драка.
– Нет, тренировка, – с улыбкой поправила меня Ниява. Когда спустя несколько секунд куча мала распалась на отдельных людей, я увидела там своего мужа и всех его братьев, за исключением Томила и Пересвета. Странный способ размяться после сна.
– О, ты сильно ошибаешься! Это весьма важно и полезно для них – драться с равным. Без этого навыки перестают развиваться. Наступает застой а следом идёт деградация. Они стары, если кто-то из них утратит способность учится новому, то они тут же погибнут.
– А как же ты? Или Пересвет?
– Пересвет завершил бой как раз в тот момент, когда ты вышла в коридор. На вид он хрупкий юноша, но это лишь видимость. Я тоже тренирую тело. Но драться с этими оболтусами не по мне. Я люблю бегать и плавать.
Я смущенно призналась, что тоже хотела гулять перед завтраком. Ниява уверила меня, что безопасно ходить где угодно, кроме северного леса, что за оранжереей, – там можно наткнуться на дикого кабана или просто заблудится. Если я боюсь, то могу взять провожатым дворового волкодава или Томила.
Я, пожалуй, предпочту общество огромной но молчаливой псины, нежели злоязычного Ящера.
За завтраком вопреки моим ожиданием все были в отличном настроение, кроме Ставра и Томила. Лицо последнего выглядит сегодня намного лучше – багровые рубцы превратились в обычные шрамы, отек спал, и теперь он зыркает на всех недовольным взглядом обоих глаз. Ставр мрачен. От его добродушия не осталось и следа. Теперь они с Ежом похожи, как два армейских сапога.
После одиннадцати Вольга, Пересвет и Родимир собрались в город. Сокол предложил мне поехать с ними. Я согласилась, не подозревая, что мы пойдем по реке и что меня укачивает.
Толмань не впечатлила. Маленький промышленный городок.
Вернулись домой с Родимом в повозке. Возничий довез нас до столбов, дальше пришлось идти пешком. Обернувшись, заметила, что дедок, глядя нам вслед, перекрестился и сплюнул через левое плечо.
9 июля 1913 года.
До завтрака спустилась в сад. Проходя мимо приюта, наткнулась на странное действо: шептуны танцевали среди деревьев, и тихо пели какую-то заунывную песню на непонятном языке. Их было человек двадцать всех полов и возрастов. За ними наблюдали двое незнакомых мужчин, сидя на крыльце приюта. По собственным ощущениям я догадалась, что это нелюди. Заметив меня, оба учтиво кивнули, приветствуя, и скрылись внутри дома.
Дойдя до больнички, ненароком заглянула в окно. Всё таки любопытство – опасная штука. Из темноты комнаты на меня смотрели горящие красным глаза. Потом я услышала тихий шипящий смех и убежала прочь с такой скоростью, которой сама от себя не ожидала. Иренка, следовавшая за мной неотступно, и словом не обмолвилась, чтобы предупредить об опасности. Предательница!
После завтрака ходила с Родимом по дому, рассматривала картины. Он рассказывал о тех, кто на них изображен. Поднялись на третий этаж “башни” и там моего мужа перехватил Ставр, сославшись на срочное дело. Он был очень обеспокоен.
Я осталась одна и, дойдя до конца коридора, поднялась в мансарду. Там было тихо, пыльно и темно. Окна закрывали жалюзийные ставни, сквозь которые тонкими полосками просачивался солнечный свет. Весь чердак оказался огромной художественной мастерской и был забит холстами, большими и маленькими, законченными и брошенными на стадии зарисовки. Несколько мольбертов, большой рабочий стол, заваленный книгами и чертежами, вдалеке, на свободном от вещей пятачке, поблескивала открытая крышка рояля, точная копия того, что стоял в гостинной. Каким образом эту махину удалось затащить на чердак, не представляю. Я открыла одно из окон и стала рассматривать картины. Здесь было много странного, но больше всего привлекло внимание одно лицо, что смотрело на меня со множества холстов. Даня пытался изобразить этого человека и так и эдак, но что-то его не устраивало, и портрет так и оставался незаконченным. Это был молодой мужчина, похожий на Нияву и на самого Богдана, очень красивый и одновременно очень пугающий. Он был то в облике беловолосого юноши с голубыми глазами, то черен – как Ворон.
– Это Хельги Ингридсон.
Голос раздался сверху и, признаюсь, сильно меня напугал. Между стропилами под самым коньком была натянута сетка гамака, где как огромная хищная птица, восседал Богдан в неизменном своем черном балахоне. С невероятной легкостью и совершенно бесшумно он спустился вниз.
– Заметь Ингридсон, а не Драгонсон. Не любит он своего отца. Так-то… Сколько раз я пытался его написать, столько раз терпел неудачу. Не получается у меня передать его суть. Как и суть моей матери.
Я напомнила ему про тот парный портрет, что висел в старом доме и изображал Олгу и Даримира. На мой взгляд, он был очень хорош. Богдан рассмеялся моему замечанию.
– Эту работу я забраковал, а мама всё равно повесила. Ей нравится вспоминать себя рядом с отцом. Но, она там не похожа на себя. Нет в ней Змея, схвачена лишь смертная женщина, а облик духа мне так и не удалось передать. Когда ты встретишься с нею, то всё поймешь.
Ворон меня заинтриговал.
После ужина вернулась в свою комнату и услышала крики под самым окном. Выглянула и стала невольным свидетелем ужасной ссоры. Томил, поймав здоровой рукою сестру за косу и вопя явно что-то ругательное, пытался отобрать у Ниявы бутылку. Та отбивалась не менее яростно и визжала так громко и пронзительно, что слов сквозь этот визг разобрать не представлялось возможности. В конце концов, она смогла извернуться и разбила бутылку об голову брата. Ящера ажно перекосило от злости и он кинулся на сестру с костылем, но в этот момент из дома выскочил Сокол и сбил Томила с ног. Обычный человек вряд ли поднялся бы после такого удара, но этот нелюдь лишь утерся и, сорвав с шеи металлическое кольцо, бросился на Родима. Я впервые наблюдала чудеса самооздоровления у йоков, и была поражена до глубины души. Лучше всего это было видно на лице, с которого моментально сошли все рубцы, кожа стала гладкая, брови и волосы заняли своё место. Томил лишь тряхнул головою, скидывая как змея хлопья отмершей кожи, и ударил Родимира по лицу гипсом, отчего последний распался на части, обнажив совершенно целую руку. Из разбитого носа хлынула кровь, залив белую рубашку Сокола. Братья сцепились и кубарем покатились по траве, рыча, что дикие звери. Спустя несколько мгновений на поле боя появился Ярополк и что-то произнес. Его тихий и низкий голос возымел невероятное действие: братья в миг отскочили друг от друга, озираясь, как затравленные волки. Страх читался на лицах обоих. Ящер сорвался с места и бросился в лес, сверкая босыми пятками.