Дураков нет

Руссо Ричард

Дела принял Клайв-младший, и политика банка стала более гибкой. Первым делом он постелил в вестибюле ковер взамен старого, истертого до полупрозрачности, если не до дыр, – везде, кроме коридора у кабинета генерального директора, куда почти никто не ходил. На ближайшие десять лет Клайв поставил перед собою цель увеличить в десять раз активы отдела сбережений и займов и объявил о своем решении активно вкладывать деньги – те, что еще оставались, – и даже, буде потребует положение, выдавать кредиты. После долгих лет пессимизма, утверждал Клайв-младший, пришла пора умеренного оптимизма. Более того, именно такое настроение царило тогда в стране.

Если Клайв-младший в чем и разделял позицию своего предшественника, то в недоверии к обитателям Норт-Бата – оба считали их рохлями. Однокашники Клайва и в старших классах были рохлями, и остались такими в зрелости. Он предпочитал иметь дело с вкладчиками и заемщиками из южной части штата и из других штатов, даже из Техаса, убежденный в том, что

они будущее Бата, – подобно тому, как недавно они спасли Клифтон-парк и прочие прежде зажиточные пригороды Олбани. “Деньги с юга крадутся на север”, – говаривал Клайв-младший матери, и это замечание неизменно заставляло ее взглянуть на него поверх очков для чтения. Образ денег, крадущихся по федеральной автомагистрали, казался мисс Берил зловещим. “Поверь мне на слово, ма, – не унимался Клайв, – когда придет время продать этот дом, ты выручишь круглую сумму”.

Фразы вроде “когда придет время” пугали мисс Берил. Из уст Клайва-младшего они звучали угрожающе. Мисс Берил гадала, что конкретно он имеет в виду. Кому решать, что “время пришло”, ей или ему? Навещая мать, он оценивал дом взглядом риелтора, находил предлоги спуститься в подвал и подняться на чердак, точно хотел убедиться, что, “когда придет время” наследовать материнскую собственность, та будет в хорошем состоянии. Он возражал против того, чтобы мать сдавала комнаты на втором этаже Дональду Салливану, – Клайв-младший издавна таил на него злобу, и ни один визит сына, даже самый короткий, не обходился без повторявшейся просьбы вышвырнуть Салли из дома, пока тот не заснул, не потушив сигарету. Клайв-младший так по-деловому высказывал эту свою озабоченность, что мисс Берил не сомневалась: сына беспокоит не столько то, что сгорит его старуха-мать, сколько то, что сгорит дом.

Мисс Берил корила себя за такие недобрые мысли о своем единственном ребенке, порой даже пыталась убедить себя, что заблуждается, и проникнуться к сыну более естественной материнской привязанностью. Однако трудность заключалась в том, что с Клайвом-младшим естественная материнская привязанность не давалась мисс Берил естественным образом. Тот Клайв-младший, что стоял на телевизоре напротив отца, казался довольно милым, как если бы камера поймала лицо чужака, а не угрюмого, неуверенного, стареющего банкира. По правде говоря, лицо Клайва-младшего, в чем-то еще мальчишеское, словно излучало надежду – в том возрасте, когда неизменность бытия уже оставила неизгладимый след на лицах большинства мужчин. Клайв-младший – по крайней мере, тот Клайв-младший, который стоял на телевизоре, – по-прежнему поражал мисс Берил своей неопределенностью, хотя ему должно было стукнуть пятьдесят шесть. Другое дело – Клайв-младший в жизни. Всякий раз, как он являлся с очередным визитом и запечатлевал на лбу мисс Берил сухой неприятный поцелуй, после чего возводил глаза к потолку в поисках протечек, характер его – если это можно назвать характером – казался столь же установившимся и неизменным, как у политика-консерватора на пятом сроке. Мисс Берил терпеливо сносила визиты сына и его бесконечные финансовые советы со всем добродушием, на какое была способна. Он говорил ей, что делать и почему, она вежливо выслушивала и отметала его рекомендации. По мнению мисс Берил, Клайва-младшего переполняют вздорные идеи и к каждой он относится так, словно она явилась в горящем кусте, а не в его горячечном мозгу. “Ма, – пенял ей Клайв в тех случаях, когда она подчеркнуто отказывалась следовать его совету, – ты как будто мне не доверяешь”.

– Я тебе не доверяю, – произнесла мисс Берил вслух, обращаясь к фотокарточке сына на телевизоре, и добавила мужу: – Извини, но я ничего не могу с этим поделать. Я не доверяю ему. Эд понимает – не правда ли, Эд?

Клайв-старший лишь улыбался в ответ, как ей казалось, немного печально. После смерти он все чаще принимал в спорах сторону сына. “Верь ему, Берил, – шептал ей муж негромко, точно боялся, что услышит Инструктор Эд. – Он наш сын. Теперь он звезда твоего небосклона”.

– Я стараюсь, – заверяла мисс Берил мужа – и не врала. За последние пять лет она дважды одалживала Клайву-младшему деньги и даже не спрашивала, что он намерен с ними делать. В первый раз пять тысяч долларов. Во второй – десять тысяч. Ей было бы неприятно потерять эти суммы, но, говоря по правде, она могла позволить себе потерять их. Однако Клайв-младший оба раза вернул ей долг в условленный срок, и мисс Берил, силясь найти повод не верить сыну, обнаружила, что несколько разочарована возвратом денег. В сущности, она не могла избавиться от исключительно постыдного подозрения – Клайв-младший вовсе не нуждался в деньгах, а в долг попросил, чтобы доказать ей, что ему можно доверять. В ее голову даже закралась такая мысль: сын стремился не получить часть того, что и так довольно скоро будет принадлежать ему, а распоряжаться целым. Но для чего? Мисс Берил вынуждена была признать, что логика ее подозрений хромает. В конце концов, и ее деньги, и дом на Верхней Главной со всем его немалым содержимым – словом, все отойдет Клайву-младшему, когда, как он выражается, “придет время”.

Мисс Берил полагала, что сына, помимо прочего, раздражает

то, что он понятия не имеет, сколько у нее этого “всего”. Разумеется, дом и десять тысяч долларов, о которых он знает, поскольку мать давала ему взаймы. Но что еще? Сведения о своих финансах мисс Берил сыну не доверяла. Ежегодную налоговую декларацию ей оформлял бухгалтер из Шуйлер-Спрингс, она запретила ему рассказывать что-либо Клайву-младшему о ее делах. По юридическим вопросам она обращалась к городскому адвокату, Эйбрахаму Уэрфлаю, – невежде и пропойце, твердил ей сын. Мисс Берил знала о недостатках мистера Уэрфлая, но упорно утверждала, что тот не столько невежествен, сколько нечестолюбив – черта характера, обычно адвокатам несвойственная. Но куда важнее, что мисс Берил не сомневалась в его преданности, и если уж он обещал не разглашать Клайву-младшему подробности ее юридических и финансовых дел, то можно было не сомневаться, что слово он сдержит. Вдобавок Эйбрахам Уэрфлай, похоже, относился к Клайву-младшему настороженно, хоть никогда об этом не говорил, и поэтому мисс Берил продолжала ему доверять. Растущая раздражительность Клайва-младшего подтверждала, что она не ошиблась. “Ма, – жалобно сетовал сын, меряя шагами ее гостиную, – как я могу защитить твои средства, если ты сама мне этого не позволяешь? А если ты заболеешь? Неужели ты хочешь, чтобы все забрала больница? Таков твой план? Перенести инсульт и позволить какой-то больнице брать свою тысячу в день, пока не кончатся деньги и ты не останешься ни с чем?”

Логика сыновних сомнений была неопровержима, доводы разумны, и все равно мисс Берил не покидало ощущение, что Клайв-младший вынашивает тайный замысел. О его личных средствах она знала не больше, чем он о ее, но подозревала, что сын почти богач. Знала она и то, что, несмотря на его риелторский глаз, дом его не интересует, и если завтра Клайву-младшему случится его унаследовать, на следующий день он его продаст. Сын недавно купил роскошный особняк на территории нового загородного клуба, расположенного между Норт-Батом и Шуйлер-Спрингс. За дом на Верхней Главной дадут тысяч сто пятьдесят, может, больше, не баран начихал, даже если Клайву-младшему деньги якобы “не нужны”. Однако мисс Берил не верилось, что замысел сына именно таков. Взгляд его словно ненароком блуждал из угла в угол каждой комнаты, точно выискивая призраков, и мисс Берил догадывалась: он видит что-то, чего не видит она, и пока она не выяснит, что именно, полностью доверять ему не намерена.

За смотревшим на улицу окном гостиной с невидимой ветки беззвучно упал толстый шмат снега. Хоть снега и изрядно, он скоро растает. Еще не зима, даже если все свидетельствует об обратном. Еще нет. И все же мисс Берил вышла в задний коридор, достала лопату для снега из кладовки под лестницей, куда убрала ее в апреле, и прислонила к двери, так чтобы даже Салли ее заметил перед уходом. Вернувшись в гостиную, она услышала глухое жужжание, означавшее, что у ее квартиранта сработал будильник. С тех пор как Салли повредил колено, он спал еще меньше мисс Берил, довольствовавшейся пятью часами ночью и днем дремавшей три-четыре раза по пятнадцать минут, в чем она отказывалась признаваться наотрез. Салли просыпался несколько раз за ночь. Мисс Берил слышала, как он проходит по полу спальни, расположенной прямо над ее собственной, в туалет и терпеливо дожидается мочеиспускания. Старые дома открывают слуху множество тайн – так, к примеру, мисс Берил знала, что Салли последнее время садится на стульчак – тот скрипел под ним – и ждет, пока польется моча. Порой, судя по тому, как не скоро Салли возвращался в постель, он засыпал на унитазе. Или, быть может, у него проблемы с простатой. Мисс Берил подумала, что при случае надо поделиться с Салли стишком из ее детства:

Миссис Джонс одолел диабет, мочи ни капли, такое горе! Старуха выпила два пузырька “Лидии Пинкхэм” [2] – прощай, тоска! Напрудила целое море.

* * *

Интересно, позабавит ли это Салли, подумала мисс Берил. Пожалуй, это зависело от того, знает ли он, что такое “Лидия Пинкхэм”. Одна из проблем преклонного возраста заключается в том, что за восемьдесят лет накапливаешь довольно внушительный запас аллюзий. А другие их не угадывают – и дают понять, что это твоя вина. В какой-то момент – примерно в эпоху колонизации Америки, подозревала мисс Берил, – знания старых людей обесценились и теперь вызывают уважения не больше, чем детский лепет. Будь мисс Берил моложе, было бы интересно проследить эволюцию житейской мудрости на этот счет. Как-то же старики, некогда почтенные вместилища истории культуры и ее ценностей, превратились в пыльные музеи малопонятной и бесполезной информации. Неважно. Все равно она споет Салли эту песенку. Ему немного поэзии не помешает.

2

Тонизирующее средство от разных болезней, созданное американской предпринимательницей Лидией Пинкхэм (1819–1883).