Дурман-звезда
Шрифт:
В конце концов, он вернулся в родной городок посреди степи, где в него сразу вцепился пожилой бургомистр, которому позарез был нужен новый начальник стражи.
Много раз отставной драгун потом проклинал тот день, когда согласился на уговоры. Впрочем, были и положительные моменты. Местные барышни млели и таяли при виде пурпурно-алой медали на широкой груди героя. Вот и дочка купца - самого богатого в городе!
– тоже не устояла...
– Я тебе так скажу, - отец оглянулся на дверь и понизил голос, словно боялся, что их подслушают, - к Волкам иди, к Ястребам, к кому хочешь. Только в это болото
Одним глотком он выдул ром из стакана. В эту минуту дверь отворилась, и матушка шагнула через порог. Взглянула на мужа и сказала:
– Ага.
В этом слове было столько оттенков, что отец покраснел и поспешно сунул бутылку в шкафчик. Пчелка, вошедшая вслед за матушкой, хихикнула, но тут же опомнилась и сделала невинное личико. Старая Веста водрузила в центр стола огромное блюдо. Пирог исходил аппетитным паром и едва не лопался от начинки. Принцип у матушки был простой - чем больше мяса, тем лучше. В противном случае отец не преминет съязвить на тему того, что его кормят тестом и травкой, как последнего смерда, и что у него в полку даже лошади питались разнообразнее...
– А мелкого позвать?
– спросила Пчелка.
– Не надо, - сказала матушка.
– Спит твой братик, я к нему заходила только что. Потом пирога ему отнесешь.
– Как он, кстати?
– спросил Ясень.
– Выздоравливать собирается?
– Ночью пропотел, лучше стало. Только слабый совсем.
– Правильно, пусть спит. Быстрей поправится, - глубокомысленно заметил отец. Он явно был рад, что разговор ушел от бутылки в шкафчике. Матушка понимающе усмехнулась.
– Садись уже, лекарь...
А Ясень вдруг ощутил, что его самого неодолимо тянет ко сну. Разумных объяснений этому не было. Ведь не с двух же стаканчиков развезло? Но веки наливались свинцом, и глаза слипались. Вокруг сгустился лиловый сумрак, фигуры домочадцев сделались плоскими, а голоса звучали глухо и неразборчиво, словно из-за двери.
Ясень с трудом улавливал, как Пчелка в лицах пересказывает сцену на поле, смешно копируя интонации ведуна. И как отец посмеивается в усы, а матушка качает головой осуждающе, но даже на ее губах иногда мелькает улыбка. А потом старая Веста говорит, что фиалковый цвет в этом году удался на славу, она уж такого и не припомнит. И вообще, по такой погоде ходить на поле - чистое удовольствие. А вот когда она, Веста, впервые собирала фиолетовые огни (шутка ли, два больших цикла с тех пор сменилось) стоил собачий холод, потому что дело было зимой, и цветы проросли на проталине посреди ледяной равнины, и мороз обжигал лицо, выцарапывал последние остатки тепла, и уже не слушались пальцы...
– Ясень!
Кто-то звал его с другого края снежного поля, но голос терялся, не мог пробиться сквозь завывание вьюги.
– Ясень, слышишь меня?..
Он с трудом поднял взгляд и не сразу сообразил, где находится. Все сидящие за столом уставились на него - Пчелка даже рот приоткрыла. В ушах звенело, словно рядом только что ударили в колокол.
– Да, - сказал он.
– Я слышу.
– Заснул, что ли? Зовем, зовем, а ты - ноль внимания.
– Все в порядке, - Ясень потер глаза.
– Просто устал немного. Пойду, прилягу на пару часов, пожалуй.
Путь до кровати показался ему нестерпимо долгим. Голова кружилась, ноги стали ватными, но все-таки он добрался. Рухнул головой на подушку, и сон поглотил его, как трясина поглощает брошенный камень.
Он уже не видел, как матушка зашла в комнату и осторожно присела рядом. Потом заглянула Пчелка и, помолчав, сказала:
– Я у Весты спросила, что с ним такое. Она говорит, это дева-судьба его наказала. Ну, то есть, не наказала, а так... Вроде как по носу щелкнула, чтобы не слишком нагличал. А вообще, она - ну, дева, в смысле - любит таких, которые не боятся. Присматривает, мол, за ними, оберегает...
– Все их любят, - вздохнула матушка.
– Только и жизнь у них - не аллея, камнем мощеная, а тропка горная, по-над пропастью. Чуть зазеваешься да споткнешься, и костей уже не собрать. Сколько раз ему говорила - думай головой, не лезь на рожон, но ведь, сама понимаешь, без толку...
Тихо было в каменном доме, только хныкал за окном ветер.
– Ладно, - матушка поднялась.
– Ты венок-то приготовила?
– Нет еще.
– Ну, пойдем.
Они вернулись на кухню, и Пчелка принялась бережно ворошить цветы на столе. У некоторых фиалок стебли были неестественно длинные - можно легко связать в узелок. Пчелка отбирала их, прикладывала друг к другу, переплетала. То, что возникало в ее руках, было похоже на зеленую косу с множеством фиолетовых брошек.
Закончив, она с удивлением обнаружила, что в кухне стало светлее. Выглянула в окно. Тучи поредели - впервые за много дней; в просветах между ними синело небо. Солнечный луч небрежно мазнул по крышам.
– Матушка, солнце!
– Пчелка засмеялась, закружилась от восторга по кухне.
– Куда ж без него сегодня?
– А я боялась, что дождь пойдет!
– Глупышка. Сплести успела?
– Да, вот смотри!
– Ух, красота! Ну, беги тогда. Смотри, не забудь только...
Матушка нагнулась к ней и что-то прошептала на ухо. Пчелка зарделась, прыснула. Схватила цветы и выскочила на улицу. Увидела стайку сверстниц, догнала, защебетала с ними наперебой. Смех-колокольчик звенел хрустально и чисто. Девушки шагали к окраине, перекинув через плечо фиолетово-зеленые "косы".
Соседки, подружки, дальние родственницы - все, кто утром собирал фиалки на поле, теперь уходили по дороге к реке.
Ветер стих, и с каждой минутой становилось теплее. Выйдя на высокий берег, девушки замирали, завороженно глядели вокруг. Серовато-желтая степь тянулась до горизонта. Солнце висело низко; свет его проливался в реку ручейком расплавленной меди.
Девушки переглядывались, подталкивали друг друга - кто смелей, кому начинать?
Черноволосая красотка протолкалась вперед, тряхнула головой, подмигнула. Сняла с шеи "косичку", сплетенную из фиалок, и, размахнувшись, подбросила ее вверх.
Цветы, оказавшись в воздухе, впитали закатный огонь и вспыхнули ярче. Они не упали: солнце, протянув руку-луч, подхватило их и взвесило на ладони. Казалось, над рекой танцует зелено-фиолетовая змея - шкура ее искрилась, а длинное тело скручивалось в тугие жгуты. Это продолжалось, наверно, секунд пять или шесть, а потом огни вдруг погасли, и "косичка" распалась на отдельные стебли. Бледным дождем они осыпались в воду.