Дурман-звезда
Шрифт:
Мирка, пораженная тем, что с ней завели столь продолжительный разговор, окончательно растерялась. Пролепетала:
– В Храм...
– Да ладно?..
– озадачился Ясень.
– Старый хрен твой написал, что ли?
– Он не старый! То есть, не хрен...
– Тебе виднее. Ну, и что пишет?
– Не знаю, - она моргнула.
– Я же не открывала!
Быстро глянула на печать, словно не доверяя себе, и прижала свиток к груди.
– Да успокойся, - сказал Ясень, - не отберу.
Подождал, пока она вскарабкается в седло, и спросил:
– Так ты за этим едешь?
– Да. И в гильдию попроситься.
– В гильдию? В какую?
– В цветочную. Я умею, - заторопилась она, - я вижу, как они солнце пьют, и как возвращают. В смысле, не вижу, а чувствую, и они меня тоже слышат...
– Кто - они?
– спросил Ясень, несколько сбитый с толку.
– Ну, цветы же! А учитель мне про столицу рассказывал, какая так красота...
Глаза ее загорелись - похоже, в мыслях она уже бродила по закоулкам дворцовых парков. А Ясень подумал, что ситуация слегка отдает абсурдом. Его невеста, хохотушка и красавица Звенка, стала мрачнее тучи и не желает с ним говорить. Зато сам он светски беседует с глупой помощницей ведуна, которая лицом страшнее собственной лошади, но при этом мечтает о королевских садах. Ну да, конечно, аристократы в столице только и ждут - когда же, когда к ним приедет Мирка...
– Слушай, - сказал он, - а как тебя этот хрыч вообще отпустил? Я думал, ты у него до старости просидишь. Ну, или пока он сам не помрет, козел бородатый...
– Он добрый!
– пискнула Мирка и сразу съежилась, словно в ожидании кары. Опять запунцовела и, не зная, чем занять руки, принялась запихивать глубже в сумку заветный свиток с печатью.
Вот тоже загадка, подумал Ясень. Чего такого мог написать старикашка в Храм, если всем хорошо известно, что тамошние жрецы, надутые важностью, на дух не переносят немытых знахарей, шаманов и прочую деревенщину? Скорей всего, Мирку просто выгонят в шею. Впрочем, это ее проблемы...
– Ясень, - робко позвала Мирка, - хочешь покушать?
Она развернула чистую тряпочку и теперь протягивала ему пирожок - огромный, как лапоть, румяный и ароматный. Глядела собачьим преданным взглядом. Ясень почувствовал, как волна раздражения, едва успевшая отступить, снова захлестывает его с головой.
– Да ну тебя, - буркнул он.
Черный конь, уловив настроение седока, заржал и оскалил зубы, так что кобылка Мирки шарахнулась в сторону. Ясень пихнул коня каблуками и, обгоняя попутчиков, понесся вперед, к голове отряда. Солнце поднималось все выше.
...На привал остановились возле ручья. Место было удобное и хорошо знакомое всем, кто ездил этой дорогой. На вытоптанной площадке чернело кострище. Судя по его виду, огонь разводили совсем недавно - вероятно, прошедшей ночью. Но тот, кто это сделал, уже покинул стоянку.
Степь просматривалась отлично, даже холмов поблизости не было. Только старое засохшее дерево торчало среди равнины. Ясень, увидев его, почесал в затылке. Насколько он помнил, ничего такого здесь не росло. Может, просто внимания раньше не обращал? Хотя такую громаду не заметить, пожалуй, трудно. Да, интересно, надо бы уточнить.
Ясень хотел обратиться к Жмыху, но тот разжигал костер. Народ вокруг галдел, доставал припасы. Уже набрали воды в котел, чтобы варить обед. На дерево, стоящее за ручьем, никто не смотрел. До него было не больше сотни шагов, и Ясень вдруг почувствовал жгучее любопытство.
Подъехал ближе.
Ствол оказался толстым - в три обхвата, не меньше. Мертвая кора напоминала по цвету камень. Ветки почти отсутствовали, как будто их обглодал неведомый зверь, а на десерт откусил макушку.
Спрыгнув с коня, Ясень потрогал кору ладонью. Показалось, что где-то рядом раздался протяжный вздох, но это был просто ветер. Ясень медленно обошел вокруг искалеченного ствола, аккуратно переступая толстые корни.
Поднял глаза и опешил.
Конь пропал, а за ручьем у костра не было ни единого человека.
А еще с неба исчезло солнце.
4
Открыв от удивления рот, Ясень стоял у мертвого дерева и пялился в бездонную высь. Цвет у неба остался прежним - бледная, выцветшая к полудню лазурь с редкими кляксами облаков. Но там, где минуту назад сверкал ослепительный желтый диск, теперь была пустота. Словно ловкий воришка, дождавшись, пока все отвернутся, стянул с прилавка золотую монету.
Впрочем, нет - это сравнение не совсем подходило. Ясень каким-то образом чувствовал: солнце по-прежнему остается на месте, просто закрылось от лишних глаз. Он как будто стоял в тени от большого облака, которое было само по себе невидимо, но при этом не пропускало солнечные лучи. Да, похоже на бред, но Ясень не мог это выразить по-другому - не имелось подходящих слов в языке.
Тень сгустилась; казалось, воздух над головой стал плотным и осязаемым. Это напоминало клубы темного дыма. Они расползалась в стороны, наливаясь изнутри чернотой и обретая четкие формы. И Ясень вдруг понял, что над ним простерлись два огромных крыла.
Крылья пришли в движение, всколыхнув нагретый воздух над степью. Ожившая тень опускалась с неба - туда, где торчал обрубок мертвого дерева, похожий на риф посреди травяного моря.
Дымная птица легко коснулась земли.
Она поражала воображение своими размерами - в три человеческих роста, если не больше. Силуэт казался слегка размытым, словно птица не стояла на месте, а стремительно летела по небу. Клубящийся мрак стекал с ее перьев; в глазах полыхало пламя, как в жерле разбуженного вулкана. Ясень прижимался спиной к стволу, ощущая, как шевелятся волосы на затылке. Огненный взгляд уперся в него, заставил зажмуриться.
Потом он услышал:
– Время приходит.
Голос пробирал до костей; в нем слышался лязг металла и завывание ветра среди ледяных вершин. Ясень чуть не оглох, когда громадина, наклонившись к его лицу, проскрежетала:
– Спрашивай.
С трудом проглотив комок, он пробормотал:
– Кто ты?
Ему почудился смех, похожий на эхо далекого камнепада. Темная фигура отступила на шаг и совершенно по-человечьи повела головой, как будто хотела размять затекшую шею. Ясень вдруг понял, что птица явственно уменьшилась в росте, дым перестал клубиться, да и перьев больше не видно. Он усиленно заморгал, но наваждение не исчезало: гостья подняла руку вместо крыла и отбросила светлую прядь со лба.