Душа тьмы
Шрифт:
Новое китайское смертоносное оружие, крутившееся вокруг планеты, пресса назвала "Дрэгонфлай". Стрекоза – оригинально, ничего не скажешь. По крайней мере выразительно.
Я не обратил на это внимания. Привык: с самого моего детства – одна малая война за другой, один "инцидент" за другим, громогласные мировые лидеры, провозглашающие громовые декларации. Птица, должно быть, иногда забывает о небе, потому что оно становится слишком привычным. Так же с войнами и прочими несчастьями. Вы забываете о них до той поры, пока они не коснутся вас, и можете жить счастливо. Они остаются где-то за кадром, отнимая мало времени и сил.
На завтрак я съел пару апельсинов и выпил чаю, и голова постепенно перестала болеть.
Городские службы чистили город от снега. С улиц сугробы уже убрали, но дома и деревья тонули в белизне. Ограды превратились в причудливые кружева. Деревья и кусты походили на ледяные скульптуры, изваянные художником с ледяными пальцами. Холодный ветер взметал снег, пригоршнями швырял его в стены домов и бока ховеркаров. Он больно ухватил меня за нос.
Похоже, Природа наслала на город метель, пытаясь вернуть владения, некогда по праву ей принадлежавшие, но ныне утраченные.
Тяжелые свинцовые тучи предвещали еще более сильный снегопад. Стайки птиц беспокойно перелетали с места на место над самой землей.
Я миновал разбитую витрину магазина, где накануне вечером лежал опрокинутый набок "реву-нок". Его убрали. Полиции вокруг видно не было.
Прошел мимо церкви, которую сожгли, после того как я вернулся из ИС-комплекса. Остов здания зловеще чернел на снегу.
В знакомой мне комнате в здании ИС-комплекса на стенах уже были начертаны шестиугольные значки, свет притушен, машины наготове. Ребенок в трансе.
– Вы опоздали, – буркнул Морсфаген. Кулаки его были крепко сжаты. Я удивился: он что, не разжимал их с того момента, как вышел из комнаты прошлой ночью?
– Вы не должны платить мне за первые пять минут, – сказал я. И улыбнулся знаменитой своей улыбкой.
Мои слова не слишком его развеселили. Я сел в кресло напротив Ребенка и посмотрел на него. Не знаю, что я ожидал увидеть, какую подметить перемену. С трудом верилось, что он мог ночью лечь в постель и проснуться утром в этом же состоянии. Похоже, лечение не давало видимых результатов. Но как бы там ни было, выглядел он еще более морщинистым и старым, чем прежде.
В комнате находился и Харри. Он решал уже третий кроссворд в "Тайме", изрядно перепачкавшись в чернилах, как с ним это обычно бывало. Видимо, он здесь уже давно. Точен, ну прямо как старушка, спешащая рано поутру к мессе.
– Ты в себе уверен? – спросил он меня.
– Абсолютно, – ответил я, мгновенно пожалев, что так резко оборвал его.
Виной всему насквозь милитаризованная здешняя атмосфера. И еще Морсфаген. Сущий Ирод, пытающийся уничтожить Ребенка. А я был убийцей, которого он послал, и не важно, мысленным или стальным воспользуюсь ножом.
Я был на пределе еще и по другой причине – вечером у меня гостья…
На этот раз я прыгнул в пустоту сознания Ребенка с парашютом, если так можно сказать: был заранее готов к падению…
Лабиринт…
Стены, где гладкие, а где разбитые, везде одинаково серые, в паутине, пол покрыт толстым слоем грязи, усеян иссохшими костями. Далеко внизу, в сияющем, как сверхновая звезда, центре мозга располагалось его Оно, издававшее тот же, почти невыносимый вой, что и все другие Оно. И где-то наверху, в черноте и полной тишине, таилась область подсознания. Было ясно, что разум супергения – невообразимо нечеловеческий. Большинство разумов оперируют бессвязными картинками, сменяющими друг друга сценами и видениями прошлого, но разум Ребенка сотворил целый мир, реальность внутри самого себя, аналог, который я мог исследовать как некую вполне настоящую затерянную страну.
Послышался топот копыт, и из светлого пятна в конце тоннеля показался туманный силуэт, вскоре обретший облик Минотавра, с ореховой кожей, мерными волосами и блестящими глазами. Из ноздpeй его валил пар.
– Пошел вон! – заявил Минотавр.
– Я не сделаю тебе ничего плохого.
– Пошел вон, Симеон.
Над головой Минотавра мерцало облако голубых искр, из ноздрей вырывались волны спорадической психической энергии, оставлявшие после себя струйки пара.
– Оставь монстру его единственное убежище!
– Я тоже монстр.
– Посмотри на свое лицо, монстр! Оно не покрыто морщинами и не похоже на сушеную фигу; оно не принадлежит древнему старцу и не осыпано пылью непрожитых столетий. Ты допущен в мир людей. И ушел туда.
– Ребенок, послушай меня. Я… Минотавр взбрыкнул и помчался на меня. Я сотворил меч из собственного мысленного поля и ударил его плашмя по голове.
Эхо прокатилось по тоннелям лабиринта. Моя рука заныла – так силен был удар. Минотавр исчез, растворился в темноте, словно призрак.
Мой меч сиял зеленым светом, и, держа его в руке, я медленно двинулся по разрушенным залам в глубь разума Ребенка, туда, где рождались его теории, где лавовыми потоками текли его мысли. Наконец я вышел на утес, нависающий над зияющим провалом. Далеко внизу ворочалась какая-то масса, и ее жар опалял мне лицо.
Отсюда пришел Минотавр. Отсюда исходит все. Я потянулся туда и принялся хватать первое попавшееся – искаженный образ, оболочку сна… И поймал Реку Ненависти. НЕНАВИСТЬ, НЕНАВИСТЬ, НЕНАВИСТЬ. НЕНАВИСТЬНЕНАВИСТЬНЕ НАВИСТЬНЕНАВИСТЬ… Где-то в середине ее плавало некое двухголовое создание, рассекая ядовитые воды изогнутой шеей. Я ухватил Т в НЕНАВИСТИ и проследил его течение. Т вело к жадно сосущему рту и к материнской груди.., оно разрасталось.., и я позволил поТоку неоТвраТимо не-сТи меня Туда, где Таилась Теорема…
Теория, Текущая в Тени веТвей.., поТоком Тысяч сТолетий, уТомиТельно и Тоскливо… Трижды Трижды сТо квадраТный корень сквозь сТочные Трубы Теперь для…
Поток несся слишком стремительно. Я видел теорию и не мог достаточно быстро отклонить ее в сторону океана, туда, где крутился водоворот, извлекающий из подсознания мысли, – те самые мысли, что теперь пыльным шепотом произносились в далекой комнате, мысли, что записывали серьезные люди с серьезными лицами. Люди, которые, вне всякого сомнения, и слушали серьезно.