Душегуб

Вингертер Николай

Романтический тон вечера для Нексина немного нарушился; настроение Елены Аркадьевны тоже изменилось, это стало заметно по тому, как она начала нервно покусывать губы, – ее обычная привычка, которую сама не замечала, когда волновалась, или когда что-то происходило против ее настроения. Алексей Иванович, чувствуя вину перед нею, попросил извинения и сказал, что люди бывают разные, не все сидят в ресторане тихо, как они, у вновь пришедших какой-то праздник.

– Дорогой, – сказала Елена Аркадьевна, легко тронув его за руку, – не переживай, все хорошо. Разумеется, сюда приходят, чтобы отдохнуть, расслабиться, у них, видимо, серьезный повод… – Она на мгновение задумалась и сказала: – Интересно, а какой у них может быть повод? Ты что думаешь?.. – Не дожидаясь ответа, сказала: – Мне кажется, что у них день рождения.

Нексин, уловив настроение Елены Аркадьевны, которая теперь уже пыталась успокоить

его из-за расшумевшейся рядом компании, вдруг сказал:

– А давай заключим пари!

– О чем?

– А по поводу дня рождения… Поспорим, у кого из соседей день рождения.

– Ловко придумал, Нексин! Согласна! В таком случае десерт выбирает выигравший… Я считаю, что у кого-то из женщин…

– Хорошо, а я ставлю на их спутников. – Он увидел вышедшего из кухни с разносом официанта, который направился к ним, и сказал: – А вот и наш заказ… Пока займемся ужином…

Настроение Нексина и Елены Аркадьевны за едой стало лучше, и они почти перестали замечать шум, царивший в ресторане, в который продолжали подходить посетители, и зал вскоре оказался полон. За соседним столом один из гостей, тот самый, со шкиперской бородкой, подозвал к себе официанта и попросил растопить камин. Официант быстро исполнил его просьбу: под арочной кладкой топки камина зашипели сине-красными язычками пламени дубовые дрова, в ресторане вкусно запахло печкой, а общепитовская атмосфера сменилась теплом и уютом домашнего очага. Нексин и Елена Аркадьевна улыбались, не скрывая иронии по отношению друг к другу, ждали развязки заключенного пари, и оба стали прислушиваться, когда за столом соседей произнесут заветный тост. Ждать долго не пришлось.

У соседей с места встал высокий брюнет и, подняв высоко рюмку, сказал, обращаясь к сидевшему напротив него шатену с бородой и усами:

– Рудольф, нами выпито по три рюмки, а ты все продолжаешь интригу. Мы заждались твоего признания, скажи: так по какому поводу нас сегодня собрал и так смачно угощаешь? Я с Михаилом, – он повернулся в сторону другого приятеля, – даже поспорил. Я предположил, что ты выиграл в лотерею, а Миша говорит, что, наверное, купил новую машину… Признавайся! Хватит мучить народ!

– На что спорили? – спросил Рудольф.

– На коньяк, разумеется, – ответил теперь уже Михаил.

– Что же, – сказал весело Рудольф, – проспорили оба, а потому ставьте каждый по коньяку. Будем гулять дальше.

Нексин и Елена Аркадьевна разочарованно переглянулись – они тоже проиграли – из разговора следовало, что в любом случае это не был день рождения.

– Не буду вас больше утомлять, – сказал Рудольф, улыбаясь тонкими, видимо, всегда плотно сжимаемыми губами, от чего у него на лице время от времени появлялось выражение обиженного человека. – Собрал вас вот для чего… Все, что скажу далее, не воспринимайте как пафос, потому как для меня это много значит в жизни. Я хочу сегодня отметить похороны советской власти.

После таких слов у одних друзей Рудольфа вытянулись шеи, как у любопытных птиц; другие с испугу завертели головой, чтобы убедиться: не подглядывает ли кто за ними и не подслушивает. Нексин, которому было слышно все, о чем достаточно громко говорили за соседним столом, насторожился после последних слов. Рудольф продолжал:

– Да-да! Я не оговорился, в кругу близких друзей хочу отметить падение режима, при котором было не то чтобы нельзя говорить, что думаешь, а думать. Сами знаете, сколько всего приходилось пережить простым людям из-за паранойи по поводу будущего рая на земле. Нам это могли говорить только мошенники, потому как знали, что не будет никакого рая; они просто дурачили народ ради устройства своей личной жизни. Кто-то, может быть, думает, что это были сумасшедшие, но я считаю – они жулики, потому как, упиваясь и наслаждаясь властью, не забывали о прелестях земной жизни, а на обычного трудягу им было всегда наплевать, самое большее, что они для него делали, – это не давали сдохнуть с голоду, потому что на них надо было кому-то работать, но и это не всегда делали. Моего отца посадили за то, что сказал, что на его крестьянском дворе порядка больше, чем в колхозе. Он умер где-то под Магаданом. Я рос без отца, и не было никакой заслуги государства, как любят иной раз напомнить, что оно выучило, помогло мне стать человеком… – Он улыбнулся. – Человеком я стал самостоятельно, в первую очередь с помощью матери, которая как-то недавно мне сказала одну вещь, которую когда-то слышала от отца: «То, как мы живем, как устроена вся наша жизнь, – это должно быть примером и напоминанием людям всей земли, как не нужно жить». Ну а на «доктора Айболита», что поделаешь, я выучился потому, что с детства любил и люблю четвероногих больше двуногих. – Рудольф засмеялся. – Это не относится к

тебе, дорогая (он обратился к одной из женщин, видимо, жене), и не относится к вам, мои друзья. В нашей ветеринарной станции, или «собачьей больничке», – так ее называли в округе – коллектив был не особенно большой, и мы занимались конкретным делом. Как-то уволился старый заведующий, и возник вопрос о новом; невольно речь зашла о моей скромной персоне. Я не стал возражать, тем более что увеличивалась заработная плата, появилась возможность лучше организовать коллектив, подобрать специалистов. Все, казалось, было за меня, однако возникла заминка: я был беспартийным. В районном комитете партии так и сказали: руководитель не может быть не коммунистом. Я не стал возражать против вступления в партию, хотя понимал, что это формальность. Очень быстро меня приняли кандидатом; в моей биографии особенно не копались, потому как отца давно реабилитировали. Но прошло совсем немного времени, как меня чуть ли не линчевали на том же бюро райкома, позорили, вынесли строгий выговор, материалы на меня передали в прокуратуру. Моя супруга и ты, Михаил, знаете, о чем идет речь, остальным расскажу. – И Рудольф начал рассказывать историю, известную Нексину, вспомнившему, откуда ему был знаком этот человек.

Нексин тогда числился не в областном, а районном аппарате, и на одном из заседаний бюро райкома – с тех пор прошло десять лет – среди прочих персональных дел рассматривалось дело недавно принятого в партию главного врача городской ветеринарной станции, им то и был нынешний посетитель за соседним столиком. Фамилии его Нексин так и не вспомнил, а имя было действительно какое-то варяжское – Рудольф. Все дело было основано на анонимном заявлении-доносе о том, что главный врач, пользуясь своим положением на государственной службе, занимается частным предпринимательством. По тем временам это было тяжкое обвинение. Вся фабула дела заключалась в том, что при ветеринарной станции был небольшой питомник по разведению породистых собак, которых потом забирала милиция и охрана. Аноним писал, что главный врач продает на сторону щенков, кроме того, незаконно выкармливает на станции кроликов, их тоже продает – одним словом, как указывалось в пасквиле, обогащается за счет государства, потому что ощенившиеся суки были на казенных харчах.

Ведший заседание бюро секретарь брезгливо скривил губы, когда сделали сообщение по делу заведующего ветеринарной станцией, полагая, что и без того все понятно, тем более что заведующий не отрицал, что щенки были, их просто отдали желающим, а кроликов разрешил держать одной из рабочих станции. Вопрос, казалось, был исчерпан, в воздухе даже на время повисла тишина-пауза, означавшая нелепость дела, все шло к тому, что на первый раз можно ограничиться обсуждением виновного. Но не тут-то было! Слово взял Нексин, сидевший до того неприметно, он решил выделиться в этом скучном судилище, посчитав, что недостаточно разобрались в деле заведующего ветеринарной станцией.

«А скажите, товарищ, значит, вы признаете, что были щенки?» – спросил Нексин. «Разумеется», – ответил заведующий. Нексин продолжал: «У нас, конечно, нет прямых доказательств того, что щенков продавали, а вырученные деньги присваивали, но ведь вы, раздавая щенков, получается, разбазаривали собственность государства, коей являются щенки. Что на это скажете?» Заведующий было растерялся от такого неожиданного поворота, но быстро собрался с ответом, улыбнувшись, сказал: «Я забыл указать в объяснении вашему помощнику, что щенки не питомника. Они от овчарки Пальмы, которая живет при станции, но с нашими кобелями у нее случки не было, она понесла от какого-то приблудного пса».

Нексин побелел лицом, понимая, что ветеринар своей находчивостью и наглостью, его выставил дураком, но быстро нашелся и спросил, стиснув зубы: «Ну а кроли у вас тоже пришлые? Наверное, из леса!..» – «Нет, я разрешил их выращивать нашей рабочей, у которой много детей, а их нужно кормить, но с ее мизерной заработной платы прокормить трудно. Кроли были для нее хорошим подспорьем. Я в этом ничего криминального не вижу». – «А скажите, товарищ заведующий, – спросил Нексин, – когда ваша рабочая занималась кроликами? В рабочее время?» – «И в рабочее, и после…» – «Это возмутительно, – сказал Нексин. – У него люди получают от государства зарплату, но тут же извлекают для себя выгоду на рабочем месте… Я считаю, что заведующий должен быть наказан, и, учитывая, что он, как минимум, не искренен на бюро, явно не договаривает, его следует более подробно допросить, для этого предлагаю передать материалы прокурору», – подвел свое выступление Нексин. С ним никто не стал спорить, все сделали так, как он сказал. Через месяц в отношении заведующего ветеринарной станцией милиция дело прекратила, не найдя состава преступления ни в эпизоде со щенками, ни с кроликами.