Душегуб

Вингертер Николай

Нексин достал из портфеля небольшой, оформленный паспарту, портрет любимой женщины и поставил перед собой на стол, отодвинув в сторону забытое или оставленное предшественником пыльное, очень искусно сделанное чучело филина, посаженное на кусок дерева с высверленными отверстиями для ручек и карандашей. Портрет явно проигрывал рядом с колоритной, около полуметра высотой, птицей с буро-черным мягким оперением сверху и желтоватой грудкой. Особенно примечательны были отличающие эту птицу плоские окологлазные круги. Сова смотрела на Нексина бусинами больших глаз, сделанных из желтого стекла, с аккуратно нарисованными зрачками, которые были покрыты лаком, блестели, и это создавало иллюзию, что птица живая; а в ее испуганно-удивленном взгляде был вопрос Нексину: кто он такой и почему здесь?.. Ему этот взгляд был неприятен, он перенес чучело в угол кабинета на тумбочку рядом с телевизором. «Так будет лучше, – решил Нексин. – Попрошу, чтобы и вовсе отдали чучело в краеведческий музей».

В кабинете

все было очень скромно в понимании Нексина, привыкшего к подчеркнуто деловой, но дорогой мебели в обкоме партии, даже бедно. Здесь стояли посредине кабинета огромный письменный стол, к нему приставлен другой, чуть меньших размеров; вдоль стены десяток стульев, шкаф с бумагами, второй шкаф – платяной; в одном из углов в деревянном ящике росло старое, с корявым стволом лимонное деревце, похоже, никогда не плодоносившее; на стене за спинкой единственного кресла висела в раме под стеклом выгоревшая литография портрета маршала Жукова. Какое мог иметь маршал отношение к лесхозу, Нексин не знал, но решил, что портрету тоже не место в его кабинете: заменит на другой. Задумался – на какой? Сразу определиться не смог, из-за нелюбви к новой власти. Поразмыслив, решил, что вместо портрета повесит российский триколор. Нексин хотел поправить портрет маршала, который, как ему показалось, висел криво, но едва тронул – рама скользнула по стене, раздался грохот, и на пол вслед за упавшим портретом посыпалась сухая штукатурка, в которую, оказывается, без дополнительного крепежа, был вбит гвоздь. Нексин нагнулся, чтобы поднять портрет, в это время открылась дверь, и в кабинет заглянула секретарь дирекции Нина Викторовна Борец, она же по совместительству инспектор отдела кадров лесхоза, – на предприятии работник самый сведущий.

– Что-то случилось, Алексей Иванович?.. – спросила Борец с порога, но не дожидаясь ответа и несмотря на свои годы – была уже пенсионного возраста – живо подскочила к Нексину и забрала у него портрет. – Извините, я должна была сразу предложить свою помощь, чтобы подсказать что-то по кабинету, но постеснялась.

– В таких случаях не надо стесняться, а делать всё как положено, – сказал сухо Нексин. – Чертт-е как прибили гвоздь!.. Кто так вешает тяжелую раму со стеклом?.. – Он отошел в сторону и отряхнул с пиджака пыль, а когда снова повернулся к секретарю, то увидел, что она от страха или от растерянности продолжает стоять как вкопанная, держа портрет на вытянутых руках. – Что, так и будете его держать? – сказал Нексин. – Да положите же вы этот портрет и позовите уборщицу, чтобы прибралась.

– Я сама, – сказала Борец, приставила к стене портрет и мигом выскочила из кабинета, тут же вернулась с веником и совком в руках.

– Почему вы, а не уборщица?

– Вера Сизова отсутствует, но только на часок, корова у нее телится.

– Какая еще корова?..

– Слива… так ее кличут… корову… теленок у нее будет…

Было заметно, что Борец еще сильнее испугалась строгого, почти гневливого тона директора, который ей не приходилось слышать от прежнего директора. Она сжалась в ожидании следующего вопроса. Невысокая, полная, с простой короткой стрижкой, из-за чего голова казалась маленькой, но большим ртом на широком и скуластом лице со скошенным подбородком, секретарша показалась Нексину похожей на лягушку, какую рисуют к сказкам.

«Хорошо, что она некрасивая, – подумал Нексин. – Симпатичная секретарша, конечно, неплохо, но небезопасно, потому что близкие отношения с сотрудницей – это первый признак глупости и слабости руководителя». Ему нравилась эта мысль. Он на мгновение представил себя со стороны в этом убогом кабинете с его аскетической обстановкой, рядом с чудаковатой женщиной, и неожиданно громко рассмеялся. Борец, пытаясь понять его, тоже улыбнулась, но у нее получилась гримаса.

– Хорошо, Нина Викторовна, – сказал Нексин, – уберите сегодня сами, но в последний раз, на будущее запомните, что каждый должен заниматься своим делом, иначе не будет порядка, а я должен знать всегда: кто, куда и на какое время отлучается. Заведите для этого журнал. Да, вот еще что… Подмести будет недостаточно, на полу много пыли, нужно его помыть, и еще – пусть вынесут кадушку с лимонным деревом.

Когда она все убрала и собралась выйти, Нексин жестом ее остановил и спросил, указав на раму, почему именно этот портрет висит в кабинете. Борец, успокоившись немного после несколько неудачного знакомства с директором, сказала:

– Павел Иванович, наш прежний директор, должно быть слышали о нем, был участник войны. Он когда-то лично видел маршала, говорят, был даже знаком с ним; для директора маршал был непререкаемым авторитетом, поэтому здесь и висит портрет.

– Хорошо, – сказал Нексин, – для меня он тоже большой авторитет, но есть определенные требования к присутственным местам государственных предприятий, поэтому давайте уберем портрет, передайте его, например, в школу, а сюда нужно купить российский флаг.

– Я все сделаю, как скажете, Алексей Иванович. Тогда унесу отсюда и другие портреты. – С этими словами Борец полезла за платяной шкаф и вытащила оттуда еще три пыльные рамы с портретами Ленина и двух покойных генеральных секретарей.

– Что это? – удивился Нексин.

Борец

стушевалась:

– Грешно будет сказать, но Павел Иванович, когда приезжала какая-нибудь комиссия из области, убирал портрет Жукова, а вместо него вывешивал генеральных секретарей, но так как они умирали один за другим, вывешивал портрет Ленина. Последний раз, то есть перед кончиной, Павел Иванович как вернул на место Жукова, так его портрет и оставался на стене до вашего прихода.

– Очень оригинально! – сказал Нексин, которому совсем не понравилось то, что рассказала Борец. И он вспомнил недавнюю встречу с Баскиным, который говорил «о пределе человека на земле». Нексину попалась снова на глаза сова, и он спросил:

– Это чучело тоже что-то означало для покойного Павла Ивановича?

– О да! – оживилась Борец. – Директор был заядлый, лучший, говорят люди, охотник в округе. А этот филин известный, можно сказать, трофей. С ним связана одна история, которая произошла довольно давно, я сама еще здесь не работала, училась в техникуме, но этот случай у нас знают все.

– Когда же это было?

– Ну, лет тридцать назад.

Нексин чуть не присвистнул от удивления, посмотрел с некоторым уважением на чучело.

– И что же тогда случилось? – сказал Нексин, опустившись в кресло. – Нина Викторовна, присаживайтесь, что стоять.

Борец стала рассказывать:

– В начале семидесятых здесь почти не было автомобилей, в основном тракторы и трелевщики леса, а народ, когда нужно куда-то поехать, пользовался лошадьми. Вы, наверное, еще не знаете всех сел и деревень в округе, но была раньше у нас деревня Цыбино, жителей в ней уже нет, теперь у лесхоза там самый дальний кордон. Дорога туда ведет все время лесом. И вот как-то в начале лета начали происходить странные вещи: стоило кому-то проезжать на лошадях, запряженных в бричку или телегу, по дороге на Цыбино, как из лесной чащи раздавался плач… Да, да! Самый настоящий плач, причем ребенка. Плач быстро переходил в страшный крик и хохот. Был он до того жуток, что лошади от страха чуть не выпрыгивали из оглобли, невозможно было остановить; случилось даже, что лошадь перевернула телегу и покалечила человека. Плач и вопли были такие душераздирающие – мороз по коже, – что паника охватывала не только животных, но и людей. Пошли самые невероятные слухи и истории, одна другой краше. Что только не придумывали: и о лесном человеке-невидимке, и, само собой, о чертях-леших, а также неприкаянной чьей-то душе. Последнее утверждение было, пожалуй, самым верным. Дело в том, что, как потом вспоминали, именно по этой дороге в том же году по весне в больницу один старик вез свою невестку с тяжелобольным внуком. Ребенок всю дорогу сильно плакал. Его так и не довезли, он умер… Одним словом, народ стал бояться ездить по той дороге, либо в поездку старались отправляться не в одиночку, а сразу по нескольку человек. Происходило это не каждый раз, иногда все было спокойно, начинали успокаиваться, но потом все повторялось. Понятное дело, раньше суеверными были жители в деревнях, а наши образованные работники из конторы лесхоза в чертовщину не верили, но и объяснить происходящее не могли. И тогда, чтобы прекратить все разговоры, Павел Иванович как-то сам и отправился в лес с кем-то из лесничих. Потом рассказывали, что где-то на половине пути в Цыбино услышали тот самый, как его назвал потом Павел Иванович, кошмарно-жуткий крик. Лошадь, шедшая до того спокойно, понесла, лесничий еле удерживал ее, но крик продолжал их преследовать откуда-то из чащи. В какой-то момент Павел Иванович увидел, как через дорогу перелетает птица с крыльями огромного размаха; но при этом летела легко и бесшумно. Она исчезла среди деревьев и густых веток, не натыкаясь на них, на другой стороне дороги. Он определил, что это был филин. Павел Иванович спрыгнул с телеги и дальше двинулся пешим, а лесничего, который держал лошадь, попросил подстегнуть ее. Как только лошадь пошла и заскрипели уключины колес, почти сразу с той стороны, куда перелетела птица, раздался плач, переходящий в жутко-кошмарный крик, временами похожий на хохот. И Павел Иванович выследил-таки в ветках пихты этого филина. Он потом рассказывал, как филин, совсем не боясь его, стал дрожать, фыркать и щелкать клювом, набирал воздух, надуваясь взъерошенным шаром из перьев, и издавал те самые страшные звуки. Когда птица пыталась взлететь, он ее подстрелил. Экземпляр был настолько хорош – очень крупная ушастая сова, – что из нее заказали чучело… Теперь оно перед вами…

– И что было дальше?

– Ничего. Плач, похожий на плач ребенка, и жуткий крик с того времени прекратился. А неподалеку позднее там же нашли и гнездо совы, оно было устроено прямо на земле в корнях упавшей старой ели.

– Очень любопытно, – сказал Нексин. – Неужели плач умершего ребенка и такое странное поведение птицы как-то связаны?

– Я восхищена тем, что вы очень все правильно подметили. Именно к такому выводу тогда и пришли. Кто-то узнавал у специалистов, и они подтвердили, что филин мог наблюдать трагедию на дороге, лошадь, тянущую повозку, в ней больного ребенка, главное, запомнил плач, а потом стал его имитировать каждый раз, как только снова видел на дороге повозку с лошадью. В этом нет ничего необычного, мы можем подобное подражание наблюдать среди многих птиц и животных, филин не исключение.