Душеспасительная беседа
Шрифт:
Нет, ты, действительно, сначала сам сделайся настоящим Айвазовским, а потом уж упрекай женщину!
Ну что тут вспоминать! В общем, разошлись, как в море корабли… Я стала у подруги жить, поступила на службу. Тут как раз и началась война с немцами.
Проходит месяц, другой… И вы знаете: мне как-то неловко вдруг сделалось. Все воюют, все участвуют, только я одна какая-то неприспособленная!.. Хожу на службу — и все… Даже неудобно!
В общем, я решила стать донором. Я молодая, здоровая. Почему бы
В общем, пошла в институт.
Меня освидетельствовали, взяли кровь, говорят:
— Можете быть донором. Ваша группа третья.
Так я и стала донором.
Однажды мне сказали:
— Одному раненому бойцу срочно нужна кровь третьей группы. Мы пошлем вашу кровь для него в госпиталь. Если хотите, можете послать записочку ему.
Ну, я и написала:
«Дорогой боец! Посылаю тебе немножко своей крови третьей группы и желаю скорее поправиться».
И подписалась:
«Шура Иванова».
Через месяц сижу вечером дома, жду воздушную тревогу, злюсь, что она сегодня опаздывает, — вдруг в дверь стучат.
Входит товарищ в армейской шинели. Лицо ужасно знакомое.
И вдруг говорит:
— Шура, это же я!
Смотрю — это он, мой бывший муж. Совершенно серьезно!
А он продолжает:
— Шура, очень странный случай произошел. Дело в том, что меня твоя кровь спасла. Это мне ее тогда из института прислали! Спасибо тебе, Шура!..
Знаете, я даже растерялась. «Знала бы, думаю, что тебе моя кровь достанется, ни за что бы не дала!..»
Говорю:
— Вот видишь, Юра, я всегда говорила, что ты из меня кровь пьешь, — так оно и есть.
Он смеется:
— Тебя не узнать! Ты совсем другая стала, Шура. Глаза серьезные. И вообще…
А я смотрю — и он совсем другой. То был пижон пижоном — в пиджачке заграничном с платочком, — а теперь возмужал, лицо интересное, военная форма ему идет. И глаза тоже… другие.
Я говорю:
— И ты, Юра, другой. Ты что же на фронте делал? Картинки рисовал?
— Нет, Шура, у меня другая специальность: я минометчик…
Вы знаете, он у меня просидел до половины двенадцатого ночи, все рассказывал про фронт, как его ранили… В общем, я в него влюбилась… Совершенно серьезно!
На следующий день он опять пришел. Я его ждала, как тогда, весной, в 1938 году… когда я за него первый раз замуж выходила. Он пришел с цветами…
Посидели, поговорили. А потом он сказал:
— Шура, ведь у нас даже кровь одной группы — давай снова будем вместе… И поклянемся, что никогда не расстанемся…
В общем, я поклялась…
Теперь он снова на фронте. Вот — полевая почта № 127. Я, между прочим, наверное, скоро туда тоже поеду. Вот окончу курсы сестер и поеду… Будем с ним рядом. А в чем дело? Ведь я же поклялась, что мы никогда не расстанемся… Значит, надо клятву сдержать. Совершенно серьезно!..
1942
II. Трудный характер
Характер у Капитолины Антоновны всегда был трудный. Ей казалось, что люди — это сплошь обманщики и лгуны.
Поэтому она всегда держала ухо востро и в любых самых невинных словах и поступках видела скрытый, тайный смысл.
Скажет ей соседка:
— Здравствуйте, Капитолина Антоновна! Какой нынче вечер хороший!..
А Капитолина Антоновна уже насторожилась и соображает: «Сейчас деньги будет в долг просить».
И, поджав губы, соседке:
— Вам он, может, и хороший, а мне с моими достатками он очень даже плохой!..
Соседка видит — разговор не получается, — возьмет и уйдет.
А Капитолина Антоновна рада: «Не прошел твой номер, голубушка!»
…Сейчас Капитолина Антоновна сидит у себя в комнате, штопает носки и жалуется знакомой старухе Липухиной на своего сына, пятнадцатилетнего Сережу, которого она подозревает в отсутствии сыновних чувств.
— Если он танки делает на заводе, это еще не причина, чтобы меня не уважать! — говорит она, глядя на рваную пятку носка поверх очков. — Не танк его девять месяцев под сердцем носил, а я!
Старуха Липухина сейчас же бурно соглашается с Капитолиной Антоновной:
— Да разве они способны на родительское уважение, Капитолина Антоновна, милая! Зверушка есть такая, млекопитающаяся, из зайцев он, только фамилия ему тушканчик. Люди, которые его видели, говорят, будто он весь насквозь шерстяной. Сердце, говорят, и то у него мохнатое — на кашне идет. Вот и у нынешних ребят сердца, я считаю, тоже мохнатые, как у этого тушканчика! А внука моего возьмите! Шестнадцать лет парню, выше меня ростом, учится на художника, а ко мне тоже никакого уважения. Третьего дня прихожу, он смотрит на меня, говорит: «Ну-ка, встаньте к свету». Я встала, как дура. Он и сказал: «Ого! А ведь вы для меня типаж!» Я так и села. Я, говорю, для тебя родная бабка, а не типаж!
Капитолина Антоновна сочувственно кивает ей головой, но продолжает говорить о своем:
— На заводе он стахановцем считается, его Сергей Степановичем называют. Я ничего не имею, пускай называют, раз заслужил. А дома он для меня Сережка! Хоть у него и рабочая карточка первой категории, а у меня иждивенческая.
— Получку-то он хоть домой приносит? — интересуется старуха Липухина.
— Приносит! Все мне отдает!..
— Ну, это до поры до времени. Пока кралю себе не завел.
— Что ты, Савельевна! — ужасается Капитолина Антоновна. — Ему же пятнадцать годов всего!..