Два апреля
Шрифт:
– Видишь, какие вещи я узнаю на самый последок, - покачал головой Овцын.
– А в чем дело? Зачем она переехала?
– Вернулся этот тип из сумасшедшего дома.
– Его вылечили?
– спросил Овцын.
– Доконали. Такого шизика я еще не встречал. Трясется, разговаривает, руками машет. Марину перепугал, она вылетела из той комнаты шибче пули. Я потом съездил за вещами.
– Как же его выпустили из больницы?
– удивился Овцын.
– Не знаю. Дали инвалидность второй группы и выпустили. Ему бы лучше не жить...
– Я ждал, что этим кончится, - сказал Овцын.
– Еще в тот день, когда он мне рассказывал, как сгорел на работе, я понял, что этим кончится. Он слишком уважал свою неврастению. Он был уверен, что она большая, сильная и страшная. Вот она его одолела. Зря он пошел в больницу.
– Сейчас он еще больше уважает свою неврастению, - сказал Соломон.
– Сейчас ему дают за нее деньги. Можно кормиться работой, а можно кормиться неврастенией. Кому как больше нравится. Ему нравится кормиться неврастенией.
– Марина жила у тебя, пока не оформилась в общежитие?
– спросил Овцын.
– Один день с небольшим, - сказал Соломон.
– Какие могут быть разговоры? Я ночевал у приятеля.
– А я ничего и не говорю... Сегодня отдыхай. Завтра получи в навигационной камере карты на переход, лоции и тому подобное. Приведи в порядок рубку, проверь рулевое и поставь компасы в нактоузы. Когда пойдешь в навигационную камеру, договорись об уничтожении девиации.
– Я все сделаю, - сказал Соломон.
– Можешь не беспокоиться. Штурманская часть будет в лучшем виде, ты ж меня знаешь.
– Я и себя не очень-то знаю, - усмехнулся Овцын.- Иногда такое в себе найдешь, что сядешь в трансе и диву даешься с отвисшей челюстью.
– Приятное или наоборот?
– поинтересовался Соломон.
– Странное.
– Говорят, ты тут кого-то спас, в газете о тебе написали.
– Да, - кивнул Овцын.
– Правду говорят. Самоотверженно рисковал жизнью, преодолевая силу течения. Жизнь имярек была спасена.
– Где ты здесь нашел силу течения и кто этот имярек?
– Силу течения обнаружил репортер, а имярек преподает английский язык в рыбном техникуме.
– Тогда я пойду спать, - сказал Соломон.
– Все-таки два дня в поезде -это тяжелее, чем переход Диксон - Тикси. Ты не волнуйся, капитан. Штурманская часть будет в лучшем виде.
– И шлюпки!
– напомнил Овцын.
– И шлюпки, - сказал Соломон.
– Ты ж меня знаешь. Если бы не глаза, я тоже был бы сейчас капитаном.
Механики, получив четырех мотористов, стали отапливать судно по-человечески. Утром изо рта уже не шел пар. И горячая вода весь день была в магистрали. Едва Овцын успел побриться, повар принес на подносе завтрак. Это древнее право капитана - есть отдельно от команды, и до сих пор никто его не отменил. Но приносить еду - обязанность буфетчика, а не кока. Да и скучновато есть одному.
– Зря вы это, Гаврилыч, - сказал Овцын.
– Я буду питаться в салоне. Со всем комсоставом.
– Вы похожи на человека, который положил деньги в сберкассу и отказывается получать проценты,- сказал повар, накрывая на стол.
– Бог с ними, с процентами, - махнул рукой Овцын.
– Всего-то две копейки с рубля в год, а прослывешь скрягой.
Только он сел за стол, зашел вахтенный матрос и доложил, что его хочет видеть женщина.
– Просите,- сказал Овцын.
Пока матрос ходил за ней, Овцын гадал, кто это может быть, уж не приехала ли Марина? Или, может быть, это мама кого-нибудь из юных матросов, желающая порасспросить о своем сыне? Такое бывает. Впрочем, как здесь могут очутиться ленинградские мамы?..
Она зашла без стука и тихо прикрыла за собой дверь. Некоторое время молча рассматривали друг-друга. Женщине было лет двадцать пять. Свободный плащ не скрывал стройной, худощавой фигуры. Непокрытые темные волосы слабо вились, свободно свисали на плечи, и обрамленное ими лицо было слишком бледным. Овцын подумал, что Борис Архипов прав. Она красива. Не небесно, конечно, но очень красива. Марат Петрович Филин не остался бы спокойным, увидев эти влажные чуть раскосые темные глаза и длинные, с большим тщанием созданные природой ноги. Марат Петрович не утверждал бы больше, что красавицы водятся только в Ленинграде и в Риге. «За такой девушкой стоило прыгать в мутные воды Прегеля», - с усмешкой подумал Овцын. Он не собирался знакомиться с ней.
– Я рад, что вы в добром здравии, Ксения Михайловна, - сказал Овцын.
– Снимайте плащ и садитесь.
Она отдала ему плащ и села па край дивана, плотно сжав колени и не опираясь на спинку.
– Нет, нет, - сказал он, - садитесь к столу. Будем пить, кофе.
Она пересела к столу, и Овцын сел напротив.
– Хозяйничайте, - сказал он.
– И не молчите.
Она налила кофе в чашки. Сделала бутерброд и подала ему.
– Я хотел зайти в больницу, справиться о вашем здоровье...
– сказал Овцын. Он и вправду подумал вчера, что надо бы зайти в больницу.
– Но помешали дела. Приехали новые люди, готовимся к выходу. Возможно, я бы зашел сегодня. Конечно, это лучше, что вы уже не там.
Она пила кофе маленькими частыми глотками, не положив в него сахар. Когда Овцын предложил ей поесть чего-нибудь, она покачала головой.
– Как хотите, - сказал он.
– Хотя сыр прекрасный, вы много теряете. У вас сегодня нет занятий в техникуме?
– Я ушла с работы, - сказала она.
– Так...
– произнес Овцын и отложил бутерброд;- Скажите мне, наконец, что это за история?
– Зачем? Все уже кончилось, - сказала она.- Все кончилось. У меня не было прошлого.
– Наверное, вы здорово надурили в том прошлом, которого не было?
– спросил Овцын.
– Да, - сказала она.
– Но ничего этого не было. Понимаете, не было. Моя жизнь началась в ту минуту, когда вы вытащили меня из воды. Я пришла, чтобы сказать вам, что я... что я благодарна вам. За жизнь.
– Это понятно. Но если вы начинаете эту жизнь с того, что бросаете работу...
– Да.
– А что дальше?
– Будет другая работа. Другие люди. Другая я.
– Разве это необходимо?
– спросил он.
Она вскинула голову, посмотрела ему в глаза, сказала:
– Я буду работать около вас. Я хочу жить около вас. Я хочу...