Два апреля

Кирносов Алексей Алексеевич

Шторм был подан во всей своей ошеломляющей прелести. Водяные горы обрушивались на длинные, гибкие самоходные баржи, форштевень «Гермеса» вздымался к небу, обложенному мокрыми тучами, и, повисев секунду-другую над пропастью, обрушивался в нее, исчезая в потоках вспененной воды. Снежные вихри секли суровое и мужественное лицо капитана Балка. Три танка не видной за волнами наливной баржи торчали над морем, как рубки всплывающих подводных лодок. В зале прекратили кашлять и сморкаться, переговариваться и досадовать на то, что перед художественным фильмом для чего-то непременно показывают документальный.

– Надолго твой лебедь пропал, -

сказал Митя Валдайский.

– Мог бы и насовсем пропасть, - отозвался Овцын.
– Я пошел в другую сторону, носом на ветер.

– Несло?
– догадался Митя. Он ушел с моря всего пять лет назад.

– Кошмарно! Ты же представляешь, какая у него парусность.

– Еще бы!
– сказал Митя. Он мог это представить.

Кончился шторм, и Згурский снова взял в руки аппарат. Показывая стоянку на Вайгаче, он не поскупился на свой любимый колорит. Гордо поводили рогатыми головами колхозные олени. Старый ненец рубил плавник сточенным до самого обуха топором. Голопопые младенцы в расстегнутых меховых курточках ползали по травке, пренебрегая нулевой температурой воздуха, а мама с фигуркой гейши развешивала на кольях тяжелые сети. Все это было приятно, однако в последней части Згурский здорово переборщил со льдами. От выхода из пролива Югорский Шар и до самого Диксона он не снял ни одного метра чистой воды. И было непонятно, как суда вообще добрались до Енисея, как они одолели душащий лед, который Згурский снимал к тому же и с трюком; обыкновенный ропак, который самоходка способна оттолкнуть носом, казался громаднее айсберга, причинившего известную неприятность «Титанику». И заделку пробоин Згурский посмаковал всласть. В общем, страху нагнал куда больше, чем было на самом деле. Он как бы хотел сказать: этому капитану Иннокентию Юрьевичу Балку немыслимо повезло, что он не растерял свой караван по дороге...

Когда зажегся свет в зале, старичок сосед произнес сердито:

– Разве можно так рисковать людьми!

Он посмотрел на Овцына, ожидая поддержки, вдруг захлопнул рот и отпрянул. Овцын подмигнул старичку, сказал Мите:

– Фильм не будем смотреть.

– Ну его, - поддержал Митя Валдайский.

Они вышли на улицу, и Овцын предложил:

– Могу познакомить с Гаврилычем.

– Где он сейчас?

– Командует котлами во «Флоренции». Недалеко отсюда.

– Идем во «Флоренцию», - оживился Митя Валдайский.
– Черт знает сколько времени я уже не был в ресторанах! И передай Эре Николаевне, что она сделала замечательный фильм... Подумать только - капитан Овцын работает в нашем отделе лаборантом!.. Слушай, Иван: хочешь, я переговорю с шефом, чтобы он разрешил мне перетащить тебя к себе в группу? Будем вместе Луной заниматься. Это перспективное дело. Не пожалеешь.

Овцын подумал, что опять придется привыкать к новой работе, вспомнил, каким олухом чувствовал себя совсем недавно.

– Нет, - отказался он.
– Я полюбил свои околозенитные звездочки. И перспективы меня не увлекают, я же не собираюсь делать из астрономии профессию.

– А почему бы и нет?
– сказал Митя, помолчав.
– Будешь работать у нас, поступишь в университет. Тебе еще не поздно.

– Поздно, - вздохнул Овцын.
– Тридцать второй год пошел. Это, знаешь ли, возраст... От моря мне уже грех отрываться. Море - это мое. Море - это для меня.

– Пожалуй, - грустно согласился Митя Валдайский.

Овцын послал официанта за Трофимовым,

и бывший кутузовский кок, увидев своего бывшего капитана, всплеснул руками и кинулся к столику едва

не бегом. Овцын встал и обнял старика.

– Ну, как она, жизнь?
– спросил он.

– Да разве это жизнь!
– махнул рукой повар.- Вы-то как устроились?

– Прекрасно, Гаврилыч, - сказал Овцын.
– Пошел по научной линии.

– Как называется наука?
– полюбопытствовал повар.

– Астрометрия, - сказал Овцын.
– Вот с Дмитрием Петровичем совместно ее развиваем.

– Я вас сразу узнал.
– Митя пожал руку Алексея Гавриловича.

– Как так?
– не понял повар.

– Кино вышло, Гаврилыч, - сказал Овцын.
– Помните наших пассажиров?

– Да неужели?
– поразился Алексей Гаврилович.
– Такая с виду несолидная дамочка была эта журналистка, а ведь сочинила картину. Вы ее с тех пор встречали, Иван Андреевич?

– Теперь она уже солидная дама, - сказал Овцын.

– И его жена, - добавил Митя.

– Так-так-так, - проговорил удивленный повар.- Замечал я что-то между вами в плавании, да не подумал, что так серьезно. Думал, просто молодость поигрывает... Сниму-ка я на сегодня колпак, при нем мне возбраняется в зале пребывать. Скажу помощникам, чтобы без меня управлялись. Они хорошие ребята, знающие.

– Идите, Гаврилыч, сказал Овцын.
– Мы пока закажем.

– Без меня никакого блюда не заказывайте!
– велел, погрозив пальцем, Алексей Гаврилович.

Он ушел и через две минуты вернулся без колпака и передника. Подозвал официанта и, называя лысоватого, на пределе средних лет мужчину Степочкой, не спрашивая мнения Овцына и Мити, перечислил, что следует принести.

– Закусить, Степочка, поставишь нам миноги маринованные с луком и балычок осетровый, нарезав его тонко, чтобы просвечивал.

– Непременно, Алексей Гаврилович, - кивал Степочка.

– Лимон отдельно. На первое блюдо поставишь уху стерляжью, зернистой икрой оттянутую. Скажи Петру, что, если мутна будет, уши оборву.

– Слушаюсь, - кивал Степочка, сгибаясь в пояснице.

– Затем, Степочка, поставишь крабов, сваренных в белом вине, с холодной картошечкой и огурчиком малосольным, украсив оное блюдо петрушкой. После чего последует поросенок жареный, целой тушкой. Скажи Григорию, пусть проследит за корочкой, чтобы образовалась она румяная и сухая. Гарнир - каша гречневая. Соус поставишь особо.

– Всенепременно, - кивал Степочка.

– А на сладкое пусть Аркадий собьет мусс медовый, да не тяп-ляп по книжному рецепту, а как я его учил, когда к испытанию готовил. Напитки изобразишь нам следующие: водка московская экспортная, вино ркацители сухое и херес аштаракский.

– Вы Ивана Андреевича и в море так кормили?
– осведомился Митя, когда Алексей Гаврилович мановением руки отпустил Степочку.

– В море я Ивана Андреевича кормил, - произнес повар.
– А нынче угощаю. Это две разницы.

Они ели вкусную еду и говорили о прошлом; и Овцыну казалось, что Алексеи Гаврилович временами задумывается, хочет сообщить ему что-то важное, но не знает, как это сделать, и уместно ли это.

После поросенка, восхитительного румяного поросенка с хрустящей на зубах кожицей, Алексей Гаврилович, размякнув от водки московской экспортной, ркацители сухого и хереса аштаракского, склонился к Овцыну и сказал наконец;