Два апреля
Шрифт:
Шторм был подан во всей своей ошеломляющей прелести. Водяные горы обрушивались на длинные, гибкие самоходные баржи, форштевень «Гермеса» вздымался к небу, обложенному мокрыми тучами, и, повисев секунду-другую над пропастью, обрушивался в нее, исчезая в потоках вспененной воды. Снежные вихри секли суровое и мужественное лицо капитана Балка. Три танка не видной за волнами наливной баржи торчали над морем, как рубки всплывающих подводных лодок. В зале прекратили кашлять и сморкаться, переговариваться и досадовать на то, что перед художественным фильмом для чего-то непременно показывают документальный.
– Надолго твой лебедь пропал, - сказал Митя Валдайский.
– Мог бы и насовсем пропасть, - отозвался Овцын.
– Я пошел в другую сторону, носом на ветер.
– Несло?
– догадался Митя. Он ушел с моря всего пять лет назад.
– Кошмарно! Ты же представляешь, какая у него парусность.
– Еще бы!
– сказал Митя. Он мог это представить.
Кончился шторм, и Згурский снова взял в руки аппарат. Показывая стоянку на Вайгаче, он не поскупился на свой любимый колорит. Гордо поводили рогатыми головами колхозные олени. Старый ненец рубил плавник сточенным до самого обуха топором. Голопопые младенцы в расстегнутых меховых курточках ползали по травке, пренебрегая нулевой температурой воздуха, а мама с фигуркой гейши развешивала на кольях тяжелые сети. Все это было приятно, однако в последней части Згурский здорово переборщил со льдами. От выхода из пролива Югорский Шар и до самого Диксона он не снял ни одного метра чистой воды. И было непонятно, как суда вообще добрались до Енисея, как они одолели душащий лед, который Згурский снимал к тому же и с трюком; обыкновенный ропак, который самоходка способна оттолкнуть носом, казался громаднее айсберга, причинившего известную неприятность «Титанику». И заделку пробоин Згурский посмаковал всласть. В общем, страху нагнал куда больше, чем было на самом деле. Он как бы хотел сказать: этому капитану Иннокентию Юрьевичу Балку немыслимо повезло, что он не растерял свой караван по дороге...
Когда зажегся свет в зале, старичок сосед произнес сердито:
– Разве можно так рисковать людьми!
Он посмотрел на Овцына, ожидая поддержки, вдруг захлопнул рот и отпрянул. Овцын подмигнул старичку, сказал Мите:
– Фильм не будем смотреть.
– Ну его, - поддержал Митя Валдайский.
Они вышли на улицу, и Овцын предложил:
– Могу познакомить с Гаврилычем.
– Где он сейчас?
– Командует котлами во «Флоренции». Недалеко отсюда.
– Идем во «Флоренцию», - оживился Митя Валдайский.
– Черт знает сколько времени я уже не был в ресторанах! И передай Эре Николаевне, что она сделала замечательный фильм... Подумать только - капитан Овцын работает в нашем отделе лаборантом!.. Слушай, Иван: хочешь, я переговорю с шефом, чтобы он разрешил мне перетащить тебя к себе в группу? Будем вместе Луной заниматься. Это перспективное дело. Не пожалеешь.
Овцын подумал, что опять придется привыкать к новой работе, вспомнил, каким олухом чувствовал себя совсем недавно.
– Нет, - отказался он.
– Я полюбил свои околозенитные звездочки. И перспективы меня не увлекают, я же не собираюсь делать из астрономии профессию.
– А почему бы и нет?
– сказал Митя, помолчав.
– Будешь работать у нас, поступишь в университет. Тебе еще не поздно.
– Поздно, - вздохнул Овцын.
– Тридцать второй год пошел. Это, знаешь ли, возраст... От моря мне уже грех отрываться. Море - это мое. Море - это для меня.
– Пожалуй, - грустно согласился Митя Валдайский.
Овцын послал официанта за Трофимовым, и бывший кутузовский кок, увидев своего бывшего капитана, всплеснул руками и кинулся к столику едва
не бегом. Овцын встал и обнял старика.
– Ну, как она, жизнь?
– спросил он.
– Да разве это жизнь!
– махнул рукой повар.- Вы-то как устроились?
– Прекрасно, Гаврилыч, - сказал Овцын.
– Пошел по научной линии.
– Как называется наука?
– полюбопытствовал повар.
– Астрометрия, - сказал Овцын.
– Вот с Дмитрием Петровичем совместно ее развиваем.
– Я вас сразу узнал.
– Митя пожал руку Алексея Гавриловича.
– Как так?
– не понял повар.
– Кино вышло, Гаврилыч, - сказал Овцын.
– Помните наших пассажиров?
– Да неужели?
– поразился Алексей Гаврилович.
– Такая с виду несолидная дамочка была эта журналистка, а ведь сочинила картину. Вы ее с тех пор встречали, Иван Андреевич?
– Теперь она уже солидная дама, - сказал Овцын.
– И его жена, - добавил Митя.
– Так-так-так, - проговорил удивленный повар.- Замечал я что-то между вами в плавании, да не подумал, что так серьезно. Думал, просто молодость поигрывает... Сниму-ка я на сегодня колпак, при нем мне возбраняется в зале пребывать. Скажу помощникам, чтобы без меня управлялись. Они хорошие ребята, знающие.
– Идите, Гаврилыч, сказал Овцын.
– Мы пока закажем.
– Без меня никакого блюда не заказывайте!
– велел, погрозив пальцем, Алексей Гаврилович.
Он ушел и через две минуты вернулся без колпака и передника. Подозвал официанта и, называя лысоватого, на пределе средних лет мужчину Степочкой, не спрашивая мнения Овцына и Мити, перечислил, что следует принести.
– Закусить, Степочка, поставишь нам миноги маринованные с луком и балычок осетровый, нарезав его тонко, чтобы просвечивал.
– Непременно, Алексей Гаврилович, - кивал Степочка.
– Лимон отдельно. На первое блюдо поставишь уху стерляжью, зернистой икрой оттянутую. Скажи Петру, что, если мутна будет, уши оборву.
– Слушаюсь, - кивал Степочка, сгибаясь в пояснице.
– Затем, Степочка, поставишь крабов, сваренных в белом вине, с холодной картошечкой и огурчиком малосольным, украсив оное блюдо петрушкой. После чего последует поросенок жареный, целой тушкой. Скажи Григорию, пусть проследит за корочкой, чтобы образовалась она румяная и сухая. Гарнир - каша гречневая. Соус поставишь особо.
– Всенепременно, - кивал Степочка.
– А на сладкое пусть Аркадий собьет мусс медовый, да не тяп-ляп по книжному рецепту, а как я его учил, когда к испытанию готовил. Напитки изобразишь нам следующие: водка московская экспортная, вино ркацители сухое и херес аштаракский.
– Вы Ивана Андреевича и в море так кормили?
– осведомился Митя, когда Алексей Гаврилович мановением руки отпустил Степочку.
– В море я Ивана Андреевича кормил, - произнес повар.
– А нынче угощаю. Это две разницы.
Они ели вкусную еду и говорили о прошлом; и Овцыну казалось, что Алексеи Гаврилович временами задумывается, хочет сообщить ему что-то важное, но не знает, как это сделать, и уместно ли это.
После поросенка, восхитительного румяного поросенка с хрустящей на зубах кожицей, Алексей Гаврилович, размякнув от водки московской экспортной, ркацители сухого и хереса аштаракского, склонился к Овцыну и сказал наконец;