Два брата (др. ред.)
Шрифт:
— Садись, пиши: «От донских атаманов-молодцов и от войскового атамана всего верхнего и нижнего Дона Лукьяна Максимова всем станичным атаманам и старшинам повеление…»
Лукьян продиктовал приказ собираться к Черкасску «знатным старшинам и есаулам, азовским сидельцам и калмыкам, с оружием и коньми, не упуская времени напрасно».
Через несколько дней к Черкасску стали подходить отряды казаков и калмыков, явились азовские стрельцы и отряды регулярного войска.
Собрав большую воинскую силу, Максимов двинулся на реку Айдар, где, по сведениям, собирались зимовать мятежники.
Почернели
Много голытьбы было схвачено максимовцами, и среди нее нашлись слабые, под пыткой показавшие, где стоит Булавин, какие у него умыслы.
К городку Закотное на реке Айдар передовые отряды Максимова подошли вечером, в сумерки. В первом же дворе, стоявшем на отшибе, максимовцы увидели несколько расседланных лошадей. Их поил из деревянного корыта опоясанный саблей пожилой казак.
— Эй, диду, чьи это кони? — крикнул есаул, подскакавший к раскрытым воротам с несколькими людьми.
Старик вздрогнул от неожиданности, ничего не ответил и опрометью бросился к хате. Есаул спрыгнул с коня и, доставая пистолет, взбежал на крыльцо, толкнул дверь — ее уже успели закрыть на засовы.
— Открывай, все равно выломаем!
В окне звякнуло стекло, высунулось черное дуло. Есаул пригнулся, пуля поразила стоявшего рядом казака. Максимовцы рассыпались по саду и, распластавшись на снегу, начали подбираться к хате, стреляли в окна.
Изнутри послышался стон, и прерывающийся голос прокричал:
— Живьем не сдадимся, не надейтесь, гадюки…
— Поджарить булавинцев! — приказал есаул.
Пока низовцы, прячась от выстрелов, по-прежнему гремевших из хаты, таскали на крыльцо охапки соломы, окно в задней стене распахнулось, и оттуда выпрыгнул молодой казак. Прежде чем его успели заметить, он был уже далеко. Началась частая стрельба. Беглец споткнулся, но не упал. Зажав рукой грудь, он еще прибавил шагу.
— Пес с ним, далеко не уйдет! — небрежно бросил есаул. — Подпаливай!
Хата запылала, но ни один человек не вышел из нее.
Старик Акинфий доставал воду из уличного колодца. Крутя ворот, он заметил подбегавшего к нему сильно шатавшегося человека.
— Али спозаранку угостился горилкой, земляк? — весело крикнул Куликов.
В ответ послышался хрип. Акинфий бросил ведро, с грохотом полетевшее вниз, и подхватил человека. У того из спины и из груди хлестала кровь. Было совершенно непонятно, как он мог бежать с такой страшной сквозной раной.
— Скажи… низовцы… — успел прошептать хлопец, и смерть сомкнула его уста.
Акинфий влетел в курень. Вокруг стола, уставленного чарками с медом, сидели Булавин и его есаулы. Слепой бандурист пел думу про казака Голоту, и люди в такт тихому звону бандуры задумчиво кивали головой.
— Атаман! — закричал Куликов что было мочи. — Максимовцы наступают и одного нашего уже насмерть убили!
И все сразу переменилось, все закипело в спокойной до
— Сиди тут, дед! Коли изба уцелеет, жив останешься.
А сам выскочил во двор разыскивать Илью.
Булавин, выбежавший на крыльцо в наброшенном на плечи кожухе, громко отдавал приказания. Есаулы побежали по хатам собирать казаков. Но тех уже подняла пальба, приближавшаяся от окраины к центру городка.
Акинфий и Илья стояли у крыльца с заряженными фузеями.
— Слушать меня, хлопцы! — распоряжался Булавин. — У Лукьяшки, как видно, сила больше, чем у нас: видите, какой лавой надвигаются! Но мы им запросто не поддадимся! Кто пешой, укрывайтесь по хатам, оттуда из рушниц [103] да пистолей бейте собачьих сынов. А вы, конники, скачите по улицам, рубайте недругов саблями!
103
Рушница (украинск.) — ружье.
— Добре, батько! — отвечали сгрудившиеся на тесной улице казаки и пустились выполнять приказ атамана.
Илья Марков и Акинфий Куликов поднялись на чердак богатого дома, где жил Булавин, расковыряли дыры в соломенной крыше и стали выжидать врагов.
На улицах Закотного городка завязались рукопашные схватки, из окон и с чердаков гремели выстрелы. Низовцы несли большие потери.
Лукьян Максимов понял: так ему не выбить булавинцев из городка и до утра. Но у него был крупный козырь, о котором не подозревал предводитель голытьбы. Максимов привез с собой пушки. Оттянув своих из городских улиц, войсковой атаман приказал открыть огонь.
Илья и Акинфий успешно отстреливались со своего чердака и уже уложили несколько низовцев, как вдруг наступила тишина.
— Что это, батя? — обрадованно спросил Марков. — Ушли недруги? Видно, не по зубам пришлась им наша оборона!
— Нет, Илюша, — сурово ответил Акинфий. — Не такая идет сейчас война, чтобы оставили нас в покое враги. Знать, придумали что-нибудь на наши головы.
Старик оказался прав. Загрохотали пушки, и каленые ядра запрыгали по улицам, зашипели, врезаясь в соломенные крыши. Илья, бывалый артиллерист, ни на миг не усомнился в исходе боя.
— Это конец, батя! Надо отступать.
Друзья сбежали вниз. Спустившись в сени, они услышали громкий и торжественный голос, от которого у них похолодело сердце. То одинокий, брошенный в хате слепец читал себе отходную. [104]
— Батя, неужто оставим старика? — крикнул Илья, охваченный ужасом и жалостью.
— Коли мы то сделаем, самые последние люди на свете будем!
В избе догорала последняя свеча. Марков подхватил на руки маленького, сухонького старичка.
104
Отходная — молитва, которую читали над умирающим.