Два брата
Шрифт:
— Да, и я его видела живьем. После спектакля «На дне» караулила у служебного входа «Фольксбюне». [28]
— Любишь Горького?
— Конечно! Как можно его не любить? Лучше русских никто не пишет. Горький — гений, особенно в постановке Пискатора.
Вольфганг даже терялся, когда вдруг оказывалось, что Катарина гораздо лучше подкована в новой экспрессионистской драматургии. Она специально ездила в Мюнхен на спектакль «Барабаны в ночи» по пьесе нового автора, некоего Брехта, о котором Вольфганг и не слышал.
28
«Фольксбюне» (нем. Volksbuhne —
Катарина всегда знала, кто из берлинских знаменитостей почтил визитом «Джоплин».
— Представляешь, здесь Герварт Вальден! [29] — взволнованно известила она, протиснувшись в крохотную гримерку и даже не заметив, что упревшие музыканты раздеты до трусов.
— Какой Герберт? — озадачились джазмены, знать не знавшие о выдающихся фигурах авангарда.
Но Вольфганг был в курсе.
— Господи, разговаривает с Дорфом, — шепнул он, подглядывая сквозь наборную занавеску.
29
Герварт Вальден (Георг Левин, 1878–1941) — немецкий писатель, музыкант, художественный критик, меценат и композитор еврейского происхождения, коммунист; один из крупнейших пропагандистов немецкого авангардного искусства начала ХХ столетия — экспрессионизма, дадаизма, «новой вещественности».
— Наверное, картину продает.
— Издатель «Штурма» [30] слушает мой оркестр! — воскликнул Вольфганг. — Поразительно!
— Охолонись, малыш, — раздался голос с сильным американским акцентом. — Кем бы он ни был, он жрет и срет, как все. И потом, мы не твой оркестр. Запомни: мы — коллектив.
Томас Тейлор, «дядя Том», был одним из многих американских черных музыкантов, считавших, что в плавильне послевоенного Берлина жизнь легче, а работа денежней, чем на расово сегрегационной родине. Немецкий его был хорош, только с миссисипским налетом.
30
«Штурм» (Der Sturm, 1910–1932) — немецкий литературный журнал Герварта Вальдена, одно из главных изданий немецких и австрийских экспрессионистов.
— Не спорю, собрал нас ты, но сам по себе я ничейный нигер, — продолжил Том. — А кто он такой, этот чувак Вальдорф?
— Вальден, — поправил Вольфганг. — Он не салат, [31] а крестный отец берлинского экспрессионизма, футуризма, дадаизма, магического реализма…
— Видать, чувак тащится от «измов».
— Портрет этого чувака написал Оскар Кокошка. [32]
31
Вальдорфский салат — классический американский салат из кисло-сладких яблок, сельдерея и грецких орехов под майонезом или лимонным соком с кайенским перцем.
32
Оскар Кокошка (1886–1980) — австрийский
— Уж простите мою неотесанность, сэр! — заржал Том. — Кстати, если Оскар Кокошка — подлинное имя, я бы пожал руку его родителям.
В дверном проеме возник Курт, исполосованный шнурами наборной занавески. Его заметно качало. Катарина даже не попыталась скрыть брезгливость.
— Оркестр, жги! — заорал Курт. — Жги, жги, жги!
Он быстро напивался, затем накачивался дурью. «Раньше кокаин нюхал, теперь колется, — рассказывала Катарина. — Мерзость. Вообрази, вчера ширнулся в яйца. При мне! Дескать, особый кайф. По-моему, никакой кайф не стоит этакого свинства».
Курт ликовал.
— Клево забубенили, ребята! — Язык у него заплетался. — Обожаю… нет, это слабо… преклоняюсь… прям в душу… за живое…
Катарина выскользнула в зал.
— Улет, парни! — балаболил Курт. — Крутизна. Уж я-то понимаю в джазе, и это настоящий джаз, детка…
И без того словоохотливый, под кокаином он превращался в безумного говоруна. Курт изрыгал потоки слов. В струе безудержного восхваления они налезали друг на друга, пихаясь и сливаясь. Печальная картина. Лучший в мире босс съезжал с катушек.
Вольфганг подтолкнул Курта из гримерной. Иначе словоблудию не будет конца.
— Курт, нам надо собраться на следующий выход, — сказал он. — Отработать твои денежки.
— Да! Верно! Соберитесь! На следующий выход! — выкрикнул Курт, словно его озарила блестящая идея. — Этого мне и надо! И жги, жги, жги!
Кларнетист Венке презрительно фыркнул вслед нелепой мальчишеской фигуре, уковылявшей в зал. Превосходный музыкант, Венке всегда был мрачен и задумчив — неизгладимое последствие четырех лет в окопах.
— Хер буржуйский, — проворчал Венке. — Ничего, после революции мы его вздернем на фонарном столбе. От этой шушеры тянет блевать. Парни в губной помаде, девки светят грудями… Берлин превращается в выгребную яму.
— При мне попрошу не хаять Берлин! — дружелюбно рассмеялся Том Тейлор, прикладываясь к фляжке, которую держал во внутреннем кармане смокинга. — Я люблю этот город. Знаешь почему? Потому что здесь нигер не я, а Вольфганг. Чудеса, да? В Штатах я черномазый, а здесь нет. Наконец-то я нашел город, где кого-то ненавидят больше негров, и пою аллилуйю евреям.
— Дай только бандитам из «Штальхельма» проведать, что ты трахаешь немку, — быстро поймешь, кто у нас негр, — заметил Вольфганг.
— Не-а, меня не застукают, — заржал Том. — Я не стану приглашать зевак. Хотя мастер-класс в дрючке им бы не помешал, — добавил он, опять глотнув из фляжки. — Американский стиль, неспешный и свободный, как тягу-у-у-учий блюз!
— Скажу от лица мальчиков в губной помаде, столь немилых Венке, — вмешался саксофонист Вильгельм — наштукатуренный парень с зеленой гвоздикой в петлице. — Коль притомишься от наших городских чаровниц, зови меня, Том, не стесняйся. Я не прочь отведать черняшки.
— Непременно запомню, фройляйн, — усмехнулся Том. — Позову, когда рак на горе свистнет.
— Шобла декадентских распиздяев, — проворчал Венке.
— Конечно! — гаркнул Вольфганг. — Мы джазмены. Декадентское распиздяйство входит в наши должностные обязанности. Ну, пошли. Как говорит наш босс, пора замандюлить, папаша!
В середине второго отделения он заметил, что Катарина сбегает. Поверх раструба инструмента он видел, как она пошла к выходу. С мужиком. Накануне Катарина небрежно представила Вольфганга этому важному киношнику со студии «УФА». Чванливый потный толстяк лет под пятьдесят.