Два брата
Шрифт:
Конечно, крайняя плоть не сможет тягаться с фактами семейной истории. Но в переулке или погребе сойдет за аргумент. Для ощерившейся волчьей стаи.
Если этим аргументом помахать да еще прикрикнуть. Нагло, уверенно, яростно, напористо. Должно убедить.
И вот настало время проверить замысел.
В кольце бывших друзей и заклятых врагов, при раскладе девять против двоих, оставалось только блефовать.
— Взгляни-ка, Эмиль! — выкрикнул Пауль и свободной рукой задрал штанину футбольных трусов. — Как тебе
Выпростав член, он помахал им перед изумленной публикой.
— Когда-нибудь видел необрезанного еврея? — гаркнул Пауль и, отбросив ножку стула, до колен спустил трусы. — Может, отсосешь, говнюк? Давай, Отто, покажи этой манде, что такое настоящий немецкий елдак!
Отто мешкал. Заголяться было чертовски унизительно. Но силы уж больно неравны.
Отложив обломок флажка и крышку мусорного бака, Отто медленно спустил штаны.
Команда пришла в восторг. Мальчишки взвыли от смеха: Пауль помахивал членом перед Эмилем, а тот вконец растерялся и не знал, чем ответить.
— Передай своему стручку, что если еще раз потянет на достойных немцев, будет иметь дело с молодцами Штенгелями! — разорялся Пауль.
Отто зарычал и натянул штаны.
Раздался свисток. Соперники уже вышли на поле. Судья поторапливал.
— Так мы играем или нет? — выкрикнул Пауль. — Пошли уделаем слабаков!
Инцидент был исчерпан. Оконфузившийся Эмиль смотрел в сторону. Кто-то из команды хлопнул Отто по плечу. Тот доброхота послал.
Пауль и Отто сыграли матч. Как всегда, выложившись до конца. Они понимали, что еще легко отделались, и порой ловили на себе подозрительные взгляды Эмиля и других неприкрытых нацистов.
Конечно, братья играли в последний раз.
Для них футбол закончился. Славное время спортивного товарищества миновало.
Оба знали, что больше не рискнут появиться в команде.
По финальному свистку они покинули поле. Их команда выиграла, Отто забил два мяча, но братья не ликовали. Не было песен, кучи-малы и диких воплей. Товарищи не несли Отто на плечах, как бывало. Победа, но праздновать нечего. Рухнул целый мир.
— Все-таки надо было драться, — уже в метро сказал Отто.
— Чушь. Нас бы убили.
— Пускай. Зато не пришлось бы штаны спускать.
— А чего такого? Подумаешь! — искренне удивился Пауль.
— Мне — не подумаешь. Выходит, мы с тобой разные, только и всего, — ответил Отто.
В молчании добрались до дома.
Где ждало новое унижение.
Отныне подобное станет повседневностью.
В квартире были Зильке, Эдельтрауд и ее дружок, а ныне жених Юрген. Тот самый почтительный юноша, что пять лет назад на первом детском концерте не выпускал из рук кепку. С тех пор он довольно часто захаживал, однако в последнее время почти пропал.
А сейчас впервые явился в коричневой форме штурмовика.
— Мальчики, попрощайтесь с Эдельтрауд, — сказала Фрида. —
— Конечно, не придет! — пролаял Юрген. — Негоже немке прислуживать евреям. Пора бы знать!
Братья взглянули на Эдельтрауд — каменное лицо, сжатые губы.
Посмотрели на заплаканную Зильке — она и сейчас беззвучно всхлипывала.
— Скажите, а десять лет назад еврейке было гоже приютить семнадцатилетнюю бродяжку с ребенком на руках? — спокойно спросила Фрида.
— Вы ее эксплуатировали! Заставляли на вас горбатиться!
Фрида взглянула на Эдельтрауд:
— Неужели?
Та отвела глаза и обронила:
— Вы евреи.
— Пусть так, но мы всегда были евреи. Все эти совместно прожитые годы. Ты, Зильке и мы. Было столько смеха, столько слез… Что изменилось?
— А изменилось то, фрау Штенгель, — встрял Юрген, — что Германия очнулась. Весь народ пробудился. Теперь мы знаем, кто вы и что натворили. Настал наш черед. А сейчас отдайте Эдельтрауд деньги.
— Какие деньги? — удивилась Фрида. — Она уже получила жалованье. Выше, чем у обычной прислуги.
— Выходное пособие. Мы требуем деньги за месяц.
— Но ведь она увольняется, — тихо сказала Фрида. — Ты прекрасно знаешь, что в этом случае пособие не положено.
— Она не увольняется. Ее вынуждают уйти.
— Чем? Чем я вынуждаю?
— Тем, что вы — евреи. Увольнение по расовым мотивам. Отдайте деньги и скажите спасибо, что я не требую больше!
Фрида прошла в кухню. Взяла бочонок из-под печенья, в котором держала деньги на хозяйственные расходы.
— Я знала, Эдельтрауд, что ты потихоньку берешь отсюда марку-другую, — негромко сказала Фрида. — И никогда не укоряла.
Мальчики изумленно вытаращились на Эдельтрауд. Черт, а им в голову не пришло! Зильке тоже уставилась на мать. Эдельтрауд покраснела, но промолчала.
Вольфганг сидел за пианино, отвернувшись.
— Может, стаканчик шнапса, Юрген? — Он крутанулся на табурете. — Прежде ты никогда не отказывался.
Молодой штурмовик молча топтался на синем ковре, который вечно оккупировали для игр маленькие Зильке и близнецы.
— Прощай, Эдельтрауд, — сказала Фрида. — Больше десяти лет ты была нам родным человеком. Такой я тебя и запомню.
— Вы — евреи, — повторила Эдельтрауд. Похоже, ничего другого она сказать не могла. Этот рефрен был ее щитом от совести.
Эдельтрауд выхватила у Фриды деньги и сунула их в карман передника.
— Уходим! — приказал Юрген.
Эдельтрауд шагнула следом, но Зильке замешкалась.
— Пауль, Отто… — впервые за всю сцену проговорила она. — Все равно я навеки в Субботнем клубе.