Два лика одиночества.
Шрифт:
– Сперва я извинился и отклонил вызов, – рассмеялся Кайран.
– А потом?
– Потом наш дражайший Киммерион сообщил мне, что раз я такой трус, что боюсь принять его вызов, то он опозорит меня перед всем Мидиградом. Я не выдержал и пояснил, что способных на подобное людей крайне мало и он к их числу не относится. Киммерион повторил вызов, мне пришлось его принять.
– Надеюсь, ты его не убил и даже не покалечил? – судя по тону, если бы Кайран не оправдал надежд черноволосого, его ждала бы незавидная участь.
– Естественно. Уколол неприятно, на несколько часов лишив возможности нормально передвигаться, и ушел, сказав на прощание пару умных фраз. Пусть мальчик подумает.
– Хорошо. Что, по твоему, следует предпринять далее?
– Пусть развивается. Он не представляет для нас угрозы, изучать его лучше на расстоянии, от грандиозных идей мести Тринадцатому департаменту его отвлекла идея мести мне лично, а от идеи мести мне лично – моя красивая речь. Экспромт, между прочим.
– Избавь меня от твоих красивостей. Ладно, твой план поддерживаю.
– Александр, вы займетесь этим лично?
– Нет, конечно, – он вновь нехорошо улыбнулся.
– А кто тогда? Меня начинают терзать смутные подозрения… – По лицу виконта было видно, что эти подозрения ему очень не нравятся.
– Кайран, ты слышал когда-нибудь такую фразу: «инициатива наказуема»? Ты предложил план, тебе его и реализовывать. Послезавтра жду полный отчет по Киммериону, а завтра… Я надеюсь, ты подготовил бумаги, пришедшие из Вестиньера?
– Да, – ответил Кайран слишком быстро, чтобы это могло быть правдой.
– У тебя пятнадцать часов. Свободен.
Виконт де Марано изящно поднялся на ноги, поклонился и покинул кабинет главы Тринадцатого стола Имперской Канцелярии Александра Здравовича.
Глава XI
Сны и предсказания
Костер догорал. Язычки пламени неуверенно приплясывали на краснеющих угольях, завершая последний танец. До рассвета было еще далеко.
Талеанис невидяще смотрел в костер. Он уже не чувствовал боли в усталых ногах, жара углей и сырости земли. Ему было очень плохо. Перед глазами вновь и вновь вставали картины той ужасной ночи, полуэльф не мог забыть жуткую морду Левиафана, бесконечный ужас, исказивший черты Нортахела, а главное – пронзительный взгляд темных глаз эльфийской богини…
– …Вот мы и встретились, Левиафан.
Голос Дианари Лиаласы звенел сталью. Это казалось вопиюще неправильным – ее голос должен был журчать, как весенний ручей, плясать перезвоном серебряных колокольчиков, лететь вечерним ветерком, но не звенеть ледяной сталью меча.
– Да, Дианари, вот мы и встретились. Помнится, последняя наша встреча проходила в более неприятных для тебя обстоятельствах, – демон гнусно ухмыльнулся.
– Я бы не советовала тебе об этом упоминать.
– Это почему же?
Дианари тяжело вздохнула.
– Я не собираюсь с тобой препираться. Я предлагаю тебе выбор – или убирайся прочь из этого мира и сразись со мной в открытом Междумирье, или оставайся здесь – но тогда я приложу все усилия к тому, чтобы уничтожить тебя безвозвратно. Выбирай – или я решу за тебя, – звенел ледяной голос.
Левиафан расхохотался.
– Да, пожалуй, я выберу. Последнее. И посмотрю, как ты, богиня, будешь воплощаться в закрытом мире и как этот мир разлетится на куски при твоем воплощении.
– Ты ошибся, – Лиаласа покачала головой. – Я уже воплотилась. Я в этом мире, и тебе от меня не уйти. Сейчас, пока тебя защищает последствие Возвращения, я ничего не могу тебе сделать, но как только это закончится…
Талеанис тихо пополз прочь от поляны. Действие наркотика закончилось, он начал понимать, что натворил.
Внезапно за деревьями показался просвет. Полуэльф вскочил на ноги, бросился вперед и…
Его словно молнией ударило. Это оказалась та самая уничтоженная им при помощи слуг Левиафана деревня. Дотлевали головешки последних домов, над пепелищем витал запах боли и ужаса, а глядя на мертвые тела, Мантикора с ужасом понял, что отчетливо, до мельчайших подробностей помнит, как убивал каждого из них, что они кричали перед смертью, помнил каждый взгляд.
Внезапно послышался тихий стон. Талеанис резко обернулся.
Девушка лет восьмидесяти. Тоненькая, некогда светловолосая, а сейчас совершенно седая. Сероглазая. Приподнявшись на локте, она смотрела на полуэльфа, а в почти детских глазах стояла боль и непонимание. И как ее пропустили бесы? Живот девушки был распорот, внутренности тянулись за ней на десять футов. Эльфа прижимала к себе девочку, совсем малышку – не более тридцати лет, – очень на нее похожую. Младшая сестренка, решил Талеанис. А потом, присмотревшись, с удивлением понял – во-первых, девочка была жива и даже не ранена, во-вторых, ей было не тридцать, а от силы десять лет, и в-третьих – девочка не была эльфой. Точнее, была, но лишь наполовину.
– За… что?.. – прохрипела юная эльфа. – Это… больно… Что мы тебе… сделали?..
Повинуясь необъяснимому порыву, Талеанис подошел ближе и опустился рядом на колени. Эльфа протянула руку к его лицу.
– Это очень… больно… – вновь повторила она. Тонкие окровавленные пальцы коснулись виска.
Мантикора закричал. На него в одно мгновение свалилась боль всех погибших этой ночью в деревне, вся их боль, весь ужас и – непонимание. Непонимание – за что? Это оказалось настолько невыносимо, что полуэльф потерял сознание.