Два рассказа

В новеньком котелке и лучшем костюме (с десятью шиллингами мелочью в правом кармане брюк) Томас Бошем Алджернон Ширн, напутствуемый родными, покидает тихую гавань и пускается в плавание по бурным водам школьной жизни. В церемонии приняло участие все семейство: вот младшая сестренка, от сознания торжественности момента даже переставшая обзываться, вот тетушка — смотрит строго и назидательно.

— Скоро уже поедешь, — сказал мистер Ширн. — В Эклтоне тебе наверняка понравится. Главное, отрабатывай подачу. Отбивать нынче умеют все, хороший же подающий в крикете — на вес золота.

— Ладно, папа.

— Да, и учись как следует, — напоследок вспомнил отец.

— Ладно, папа.

— И, Том, — добавила миссис Ширн, — в школе тебе точно будет хорошо, потому что я попросила миссис Дэви написать ее сестре, миссис Спенсер, у которой сын в Эклтоне, чтобы он за тобой присматривал. Мальчик учится в корпусе мистера Дэнкрофта, это рядом с корпусом мистера Блекберна [1] , так что вы будете совсем близко.

— Ладно, мама.

— И вот еще, Том, — с жаром заговорил старший брат, выступая вперед. — Не забывай, чего я тебе говорил.

— Ладно.

— Все будет тип-топ, если не станешь задирать нос. Главное, помни: может, среди приготовишек ты и ходил в королях, в Эклтоне ты пока никто.

— Ладно.

— Ты не грязнуля, уже дело. Вообще все бы ничего, если бы не твое нахальство… Его у тебя на десятерых. Держи его при себе.

— Ладно, сбавь обороты.

— Ну вот, — с мрачным торжеством произнес знаток школьных нравов. — Если скажешь такое в Эклтоне, тебе точно накостыляют.

— Это еще кто кому накостыляет!

У старшего, который так и не сумел внушить к себе должного уважения, несмотря на то что месяц назад поступил в Сандхерст [2] , зачесались кулаки, но, поскольку их с братом разделяла вагонная дверь, он воздержался от активных действий.

— Ну ничего, скоро это из тебя выбьют. Слушай, если с кем-нибудь сцепишься, помни, чему я тебя учил. И на твоем месте я бы записался на бокс. Будешь тренироваться — из тебя выйдет вполне приличный боксер в весе пера.

— Ладно.

— Напиши, когда Эклтон будет играть с Хейлибери, я приеду поболеть. Хочу посмотреть этот матч.

— Ладно.

— До свиданья.

— До свиданья, Том!

— До свиданья, солнышко!

Хор тетушек и других взрослых: «До свидания, Том!»

Том (всем сразу): «До свидания!»

Поезд трогается.

Кеннеди, староста «Дэнкрофта», уведомил Спенсера, что вовсе не просил превращать комнату в духовку. То, что он, Кеннеди, любит погреться зимой, не означает, что надо включать газовую плиту посреди летнего семестра, когда градусник и так зашкаливает. Спенсер ответил, что думал приготовить к чаю оладьи. Кеннеди с жаром посоветовал ему не думать, раз уж Природа не снабдила его необходимым органом. Чтобы думать, объяснил Кеннеди, нужны мозги, а Спенсеру вместо них всучили дешевую подделку из глины и штукатурки.

После еще двух-трех столь же изысканных комплиментов Спенсер получил дозволение отбыть и, спустившись в комнату младших, сообщил своему другу Фипсу, что жизнь полна невзгод.

— Чего на этот раз? — спросил Фипс.

— Всё. Только первая неделя семестра, а меня уже оставили после уроков практически ни за что и задали переписать лишние сто строк, да тут ещё Кеннеди со своей печкой. Откуда я знал, что ее нельзя включать? Лучше бы я прислуживал [3] кому-нибудь другому.

— Ты вот тут болтаешь, а тебе, между прочим, письмо, — заметил Фипс. — На каминной полке лежит, на тебя смотрит.

— И правда. Ничего себе!

— Что такое? Ничего себе! Почтовый перевод! На сколько?

— Пять шиллингов. Слушай, кто такой Ширн?

— Новенький в «Блекберне». А что?

— Тьфу ты! Вспомнил! Мне велено за ним присматривать. Вот послушай: «Миссис Ширн передала эти деньги для тебя. Сын пишет ей, что прекрасно устроился в школе, и она считает, это благодаря тебе». А я даже не знаю, как он выглядит. Начисто про него забыл.

— Ну так пойди познакомься.

— Охота была возиться с новичком, — упорствовал Спенсер. — Небось тот еще свинтус.

— Все равно надо, — сказал Фипс, не лишенный начатков совести.

— Не хочу.

— Ну не ходи. Но тогда надо отправить деньги обратно.

— Слушай, Фипс, — взмолился Спенсер, — не будь дураком, а?

И дело Томаса Б. А. Ширна отправилось под сукно.

Томас и впрямь замечательно устроился в Эклтоне, о чем не преминул сообщить в письме к матери. Да, поначалу не обошлось без мелких неприятностей, но все они быстро разрешились. Упомянутые неприятности произошли на второй день. Как читатель уже, наверное, заключил по сцене на железнодорожной станции, Томас был не робкого десятка. Он вступил в «Блекберн», готовый к любым ударам судьбы. В первый день никаких ударов не последовало. Кто-то спросил, как его зовут, но вопрос, которого Томас ожидал по книгам о школьной жизни — «Кто твой отец?» — покуда не прозвучал, так что он не имел возможности ответить («хладнокровно, глядя вопрошающему прямо в глаза»): «Джентльмен. А твой?» Это, конечно, было разочарование, но Томас с ним смирился и в целом первым днем в школе остался доволен.

На второй день имело место Происшествие.

От матери Томасу досталась кроткая, миловидная внешность. У него были розовые щеки и до неприличия белокурые волосы — точь-в-точь как у мальчика из церковного хора.

Так вот, если вы чересчур похожи на пай-мальчика, то в закрытой школе за это придется заплатить. Когда Томас сидел у окна в комнате младших и увлеченно читал журнал, на него снизошла такая ангельская одухотворённость, что его силуэт на фоне стекла подействовал на юного П. Бёрджа как зов боевой трубы. П. Бёрджу потребовался всего миг, чтобы схватить «Упражнения по латинской прозе» Брэдли Арнольда и запустить ими через всю комнату. «Упражнения» попали Томасу в ухо. Он подскочил и стал еще чуточку розовее. Потом отложил журнал, подсунул Брэдли Арнольда под себя и вернулся к чтению.

Общий интерес соучеников, обрадованных возможностью стряхнуть скуку, понудил П. Бёрджа к дальнейшим действиям.

— Ты, морда! — грубо произнес он.

Томас поднял голову.

— Ты чего сидишь на моей книжке? Ну-ка отдавай ее обратно!

— Так она твоя? — удивился Томас. — Забирай, конечно.

Он взял книгу, сделал несколько шагов и с расстояния в два ярда запустил ею в Бёрджа. Она угодила тому в живот. Наступила пауза, пока Бёрдж силился раздышаться.

После этого, можно сказать, и началось самое интересное.