Два сфинкса
Шрифт:
Приход Аменхотепа вывел их из затруднения. Они побеседовали, а затем два карлика подали завтрак, уже более существенный, чем накануне, так как в него входила великолепно приготовленная рыба.
Бэр был на седьмом небе и один уничтожил все блюдо, так как Ричард, хотя и совсем оправился, тем не менее не чувствовал голода и удовольствовался хлебом и молоком.
После завтрака деятельный и веселый профессор попросил Аменхотепа дать ему что–нибудь поучительное, чем он мог бы впоследствии воспользоваться для своей книги о жизни древних египтян и что осветило бы места, оставшиеся
– Мне кажется, что самое полезное, что я могу вам предложить, это изучение египетского языка, так как ваша вчерашняя речь была так ужасна, что я ничего не понял, – с тонкой улыбкой заметил Аменхотеп. – Поверьте мне и начните с этого. Я уже просил моего друга Менефта показать вам все, что осталось от наших древних святилищ посвящения и, в то же время, побеседовать с вами. Пользуйтесь же этим случаем! А теперь идем! Я отведу вас к нему. Подожди здесь, Рамери! Мне нужно поговорить с тобой.
Он скоро вернулся и увел своего гостя в комнату, где накануне работал. Посадив Леербаха за стол, он положил ему на голову руку и сказал:
– Смотри на меня! Прежде чем приступить к серьезному разговору, тебе необходимо вернуть воспоминание о прошлом и восстановить связь между астральным разумом и материальным мозгом твоего нового тела.
Ричарду показалось, что яркая молния блеснула из темных глаз мага и огненной струей пронизала его голову, причинив ему такую невыносимую боль, что он вскрикнул и упал без чувств.
Долго ли он находился в таком состоянии, он сам не мог сказать. Когда же к нему вернулось сознание, он чувствовал, что что–то странное происходит в его голове, смутно напоминая ему то впечатление, какое он уже испытал, когда призрак Валерии писал рассказ об их прошлом. Как и тогда, разные образы восставали в его памяти, но без того хаотического шума, как прежде. Как молнии вспыхивали воспоминания, группируясь в нечто гармоничное целое. Когда Ричард выпрямился, жизнь Рамери восстала перед ним во всей своей реальности, и подробности ее были так же ясны и хорошо ему знакомы, как и подробности его настоящего существования.
– Ну что, Рамери? Вспомнил ли ты свое прошлое? Вспомнил ли ты свой древний родной язык? – с улыбкой спросил Аменхотеп.
– Да, учитель! Ты совершил это чудо, – ответил Ричард, хватаясь за голову обеими руками и помимо своей воли говоря на языке древнего Египта.
– Тем лучше! Давай побеседуем! Для начала расскажи мне свою настоящую жизнь и обстоятельства, которые привели тебя сюда.
Ричард на минуту задумался, так как, с возвращением воспоминаний о прошлом, настоящее, казалось, побледнело. Затем он рассказал историю своей жизни, свою встречу с Альмерис и странные события, приведшие его в пирамиду.
– Альмерис – это та же Нуита и Валерия, – заметил внимательно слушавший Аменхотеп.
– Да, a Tea есть перевоплотившаяся Эриксо, – ответил Ричард.
Аменхотеп отрицательно покачал головой.
– Эриксо – здесь, близ меня. Это строптивая и непокорная душа. Роковая любовь к тебе увлекла ее, и я наказал ее по заслугам. Я люблю Эриксо, и это единственная моя слабость, победить которую у меня не хватает мужества. Так как Эриксо волновала меня и мешала мне работать, я усыпил ее, и она спит в нескольких шагах отсюда.
– Прости меня, учитель! Я не смею сомневаться в твоих словах, но позволь мне указать тебе на некоторые обстоятельства, – смущенно и нерешительно сказал Ричард. – Альмерис, так хорошо все знавшая, сказала мне, что Tea – никто иная, как Эриксо. Теперь же, когда ко мне вернулась память, я могу подтвердить тебе, что Tea – живой ее портрет.
Темный румянец вспыхнул на бронзовом лице мага, и брови грозно нахмурились.
– Пойдем и сейчас же убедимся! – сказал он отрывистым тоном.
По узкому коридору, которого Ричард еще не видал, они вошли в подземную залу, посредине которой он с изумлением увидел сфинкса, которого сам некогда изваял и который носил черты лица Рамери.
Аменхотеп прикрепил к стене факел и, поднявшись на цоколь, привел в действие пружину, скрытую в цветке лотоса.
Когда открылось отверстие тайника, оба они жадно наклонились над ним. Перед ними, покрытое серебристым газом, лежало тело женщины.
Аменхотеп сорвал покрывало – гневный крик вырвался у него. Эриксо казалась трупом, а между тем, несмотря на эту мертвенную бледность и на черные круги вокруг глаз, она была прекрасна. Нежная и прозрачная, как плащом окутанная длинными золотистыми волосами, она лежала, как воплощение мечты великого художника.
Глаза Аменхотепа пылали гневом. Он ощупал тело и сказал:
– Альмерис была права! Воспользовавшись ослаблением связи между астральным телом и материей, строптивая душа ее осмелилась настолько удалиться, что могла воплотиться в новое тело и тем самым порвать большую часть уз, приковывающих ее здесь. Еще немного усилий, и она окончательно освободилась бы. Но я не дам ей на это времени! Я заставлю эту предательницу вернуться в свою телесную оболочку, которая, к счастью, еще невредима, и научу ее слушаться своего господина!
Ричард молчал и не сводил глаз с Эриксо. Он сознавал одно, что даже в этой мертвенной неподвижности она в тысячу раз прекраснее и Tea, и Альмерис, и что опьянение чувств, которое эта женщина всегда вызывала в нем, снова начинает просыпаться.
– Учитель! – со страхом вскричал он. – Остановись! Дозволь мне уйти, прежде чем проснется Эриксо. Я человек слабый, а искушение тем сильнее, что она любит меня. Она может заставить меня забыть, что она твоя, и тем изменить благодарности, которой я обязан тебе за твое гостеприимство.
– Успокойся! – ответил Аменхотеп, кладя руку ему на плечо. – Эриксо опасна для тебя только тогда, когда близ тебя нет той, с кем тебя связывает чистая и неразрушимая любовь. Ее, эту другую, которую зовут Нуита, Валерия или Альмерис, я вызову из пространства, где блуждают тени, и дам ей жизненность. Ты будешь счастлив в ее объятиях, и образ Эриксо не будет иметь над тобой никакой власти. Итак, успокойся и доверься мне. Но прежде я хочу вернуть в это тело душу изменницы, которая думает, что может ускользнуть от меня.