Два веса, две мерки (Due pesi due misure)
Шрифт:
Одри не пойдет в сад срезать цветы, не надев платьице от Пакена с контрастным по цвету фартучком. Она и не подумает склониться над клумбой, если у нее не будет нитяных перчаток, сверкающих ножниц, платка, расписанного известным художником, и новехонькой плетеной корзинки для срезанных цветов — вряд ли она вообще станет их срезать, если при этом из динамика не будет тихонько литься музыка в исполнении ансамбля «Баккара».
Больше всего выводит из равновесия это ее умение выглядеть безупречно даже в самых неожиданных ситуациях.
Одри упала с лошади? Когда она поднимается, мы видим, что ни один волосок
Одри упала в воду? Когда ее извлекают оттуда, она действительно мокра, но мокра красиво. Волосы ее аккуратно расчесаны морскими волнами, платье от Валентино облегает тело, не образуя ни единой складочки, а на лице, словно жемчуг, капли, тщательно размещенные на одинаковом расстоянии одна от другой.
По сценарию необходимо, чтобы она хозяйничала на кухне? Ну что ж, надев платье от Сен-Лорана, фартучек от Кардэна, домашние туфли от Феррагамо, Одри порхает среди кастрюль и плошек, словно манекенщица во время демонстрации моделей. И кажется, что камбалу она поджаривает не на масле, а на одеколоне, жаркое же заправляет духами по двадцать тысяч лир за флакончик.
Тут-то я и возвращаюсь мыслями к своей жене.
Тут-то я и задаюсь вопросом: почему, придя домой, я не застаю ее вот такой же — необыкновенно изысканной, утонченной, поджаривающей лук из оранжереи Диора или бифштекс марки Шанель-бойня № 5? Почему она вечно суетится, пыхтит, надрывается? И почему весь наш дом и даже двор провоняли этой проклятой яичницей?
ПРЕДЧУВСТВИЕ
Перевод Э. Двин.
Иногда я почему-то решаю лететь на самолете. Не подумайте, что это вызывается какой-то особой необходимостью. До сих пор по крайней мере в моей жизни не случилось ничего такого, что требовало бы моего прибытия в определенное место в наикратчайший срок. Не такая уж я важная персона. Короче говоря, я мог бы преспокойно пользоваться более удобными и медленными видами транспорта. И все-таки время от времени мне приспичивает лететь на самолете. Потому что мне нравится смотреть на побережье и на море с высоты семи тысяч метров, нравятся груды белых облаков, заснеженные вершины гор, густая синева неба и стюардессы.
Но, увы, если мое решение лететь самолетом всегда диктуется вполне естественной и здоровой жаждой приятных и очищающих душу приключений, то стоит мне купить билет, как мое внутреннее «я» приходит в какое-то странное возбуждение, что немедленно влечет за собой операцию по страхованию, которую в конечном счете можно назвать и операцией по «перестраховке».
За два дня до отъезда я начинаю давать распоряжения завещательного характера и с каким-то особым удовольствием завожу с женой длинные и нудные разговоры о своей последней воле. Когда же она отвечает: «Ах, оставь, ничего с тобой не случится!» — я не знаю, чего в ее тоне больше — оптимизма или огорчения.
— Дорогая, — говорю я, беря жену за руку (я делаю это всякий раз, когда умирает очередной папа и особенно когда мне предстоит лететь на самолете), — помни, что как вдова ты имеешь право на пенсию Ассоциации писателей. Это девяносто тысяч лир в месяц…
— Все еще девяносто? — откликается жена. Уж
— Банковский чек на предъявителя, — продолжаю я, — лежит на прежнем месте, в верхнем ящике комода, под носовыми платками. Как только тебе сообщат, что самолет разбился…
— Ктосообщит? — прерывает меня жена, и, я бы сказал, не без живого интереса.
— Авиакомпания. Не беспокойся, служба оповещения о несчастных случаях у них хорошо поставлена. Так вот, как только тебе сообщат, что самолет разбился, немедленно иди в банк, узнай у бухгалтера Паолуччи, сколько там осталось на моем текущем счету, заполни чек и забери все деньги. А потом уже можешь предаваться своему неутешному горю. Понятно?
— Да понятно, понятно. Ты это повторяешь каждый раз.
— Значит, так: сначала чек, а слезы потом.
— Кстати, в чем ты летишь? В новом костюме? — спрашивает жена.
— Зачем же в новом? — отвечаю я в полной уверенности, что авиационной катастрофы мне не избежать. — Нет-нет. Он еще пригодится Франко, когда мальчик подрастет. Такой хороший материал, чистая шерсть… Да, не забудь, что Марко все еще должен мне те деньги… — добавляю я как бы между прочим.
— Не уверяй меня, будто он тебе их еще не отдал! — взрывается жена. — Уже четвертый раз, улетая, ты говоришь мне о них! Почти шесть лет! Как не стыдно!
— Я сказал это не для того, чтобы выслушивать твои комментарии. Просто решил напомнить тебе об этом старом долге. Может, если самолет разобьется, Марко в порыве благородства вернет эти деньги тебе… В конце концов, он же мой лучший друг. А станет финтить, так знай, что за ним четыреста сорок тысяч лир.
Я делаю небольшие паузы между наставлениями, проявляя вполне понятную сдержанность: должны же они освоиться с мыслью о моей смерти. Но время от времени, вроде бы случайно, я возвращаюсь к этой теме.
— Дети… Вспоминай с ними обо мне, когда меня не станет.
— Ла-а-а-дно, — отвечает жена, продолжая гладить белье.
— Лоренцо еще слишком мал, он, конечно, позабудет своего папочку. Ты сама расскажешь ему обо мне, когда он начнет что-то понимать.
— Ла-а-а-дно, — повторяет жена, складывая мою рубашку.
— Если только это возможно, мой дух будет вечно витать среди вас! — Тут я, не в силах скрыть охватившие меня чувства, убегаю в другую комнату и потому не могу разобрать ответа жены, но, кажется, она говорит: «Ну вот, теперь у нас будет еще и свое привидение…»
Конечно, я мог и ослышаться.
Вечером накануне отъезда, когда мы собираемся за столом, вид у меня совсем убитый.
— Папа, — говорит Валентина, — у тебя такое лицо, словно ты на похоронах!
— На своих собственных, — отвечаю я.
— А-а, значит, ты завтра опять улетаешь? — мычит Франко — рот у него полон кетчупа.
В ответ я грустно киваю.
Но это их совершенно не беспокоит: слишком часто я уже летал на самолете и ничегосо мной не случалось. Оживленная болтовня за столом продолжается под веселое звяканье ножей и вилок. Мои милые детки и их мама с аппетитом уплетают все подряд, а я, демонстрируя, только лишь ради самоутверждения, отсутствие аппетита, перемежаю тяжелые вздохи такими примерно фразами: