Два завоевателя
Шрифт:
Бард поставил Эрленда на пол, и Мелисендра, наклонившись, поцеловала его.
Мужчина ревниво наблюдал, как сын прильнул к матери, потом неожиданно предложил:
— Хочешь, я завтра возьму тебя покататься на лошади?
Мальчик довольно кивнул и, подскакивая, как лошадка, помчался к няньке. Надо же, все сразу — и пирожные, и катание на лошади! Вот повезло!
Когда Эрленд выбежал, Бард помрачнел и, выходя с Мелисендрой из комнаты, в сердцах бросил:
— Пусть меня простят боги, но я не могу понять, зачем отцу понадобилось с таким размахом устраивать эту злосчастную свадьбу!
— Думаю, у него есть задумка — какая, не знаю.
Бард думал о том же. Ясно, что дом Рафаэль любыми путями хотел удержать трон для Аларика, поэтому жизненно важно иметь хорошие отношения с аристократией Астуриаса. Если вдуматься, то только благородные из самых старых родов королевства обладали реальными возможностями не допустить Аларика на трон, ведь его права были достаточно спорны. Только высшая знать могла поставить вопрос о законности наследования короны. Если бы такое случилось, дому Рафаэлю уже никакая армия не помогла, потому что все нобли были связаны родственными узами с соседними королевствами. Этот спор о династических правах являлся единственной целью, через которую смута могла пробраться внутрь государства. Стоило части знати присягнуть Валентину, и страна неизбежно погрузилась бы в пучину гражданской войны. Силой здесь ничего нельзя было сделать — поэтому, верно, дом Рафаэль не поскупился на свадьбу. О чем спорить, этот мотив четко прослеживался в решении старика регента, но было здесь еще что-то, и вот эту тайну Бард никак не мог разгадать. Это мучило. Раздражало количество гостей — и все Хастуры! Кругом одни Хастуры. Что будет, если завтра они все обернутся против ди Астуриен?
— Ты что, в самом деле считаешь, что мы можем отважиться на войну с родом Хастуров? — вдруг спросила Мелисендра.
Бард скривился — его всегда раздражала привычка барраганьи заглядывать в его мысли, — однако ответил спокойно:
— Я не вижу способа, как нам этого избежать.
Мелисендра даже вздрогнула:
— Ты же сам этого хочешь…
— Я только солдат, Мелисендра. Мое дело, впрочем как и любого другого патриота Астуриаса, война. Во что бы то ни стало мы должны удержать это государство. Пусть даже силой оружия…
— Я думаю, проще помириться с Хастурами. Война страшит их куда больше, чем нас.
— Тогда пусть поскорее нам подчинятся. Все, хватит! — прервал он пытающуюся что-то сказать Мелисендру. Она и так слишком много о себе воображает — лезет с советами в дела, которые ее совсем не касаются.
— Но это же очень даже касается меня, Бард! Я — лерони и обязана принимать участие в битвах. Но даже если мне и не придется воевать, я все-таки женщина, для которой нет ничего дороже родного уголка — дома, семьи, детей. Что со всем этим будет, если начнется война? Опять грабежи, пожары, разорение, смерть и ежеминутные страшные думы о детях, ушедших в армию… Война куда больше касается женщин, Бард, чем мужчин.
Мелисендра не могла сдержать возмущения, щеки ее пылали. Бард зевнул и грубо ответил:
— Все это чепуха! Запомни: если ты еще раз начнешь копаться в моих мозгах, то пожалеешь об этом!
Она сразу сжалась и тихо ответила:
— Прости, я в этом не властна. Если ты желаешь, чтобы я не читала твои мысли, то должен уметь скрывать их, а то у тебя что на уме, то и летит в пространство. Что я — любой их может услышать. Ты всегда так громко думаешь…
Бард задумался. В конце концов, он же знал, что у него в какой-то степени проклевывается ларан. Почему же Мелисендра утверждает, что его мысли так легко уловить? Здесь что-то не так, надо наконец выяснить, в чем тут дело.
Парадный зал Астурийского замка был заполнен. Больше всего поразил Барда рев плачущих младенцев. Что за странная причуда охватила некоторых благородных молодых матерей самим кормить детей? Еще более вызывающей прихотью было явиться на торжественную церемонию с грудными. Они голосили на весь зал. Может, все дело в Джиневре — она сама была кормящей матерью, вот и другие недалекие умом простушки приволокли своих чад на церемонию. То-то зрелище на фоне древнего оружия, трофейных знамен, искусно выделанных щитов с гербами ди Астуриен. Неужели в подобном шуме будет происходить обряд? Что, все обезумели или это насмешка над женихом и невестой? Но жениха Хастуры считают невинным страдальцем, почти святым, вряд ли они позволили бы себе насмехаться над ним во враждебном доме. Бард решил, что, когда будет играть свадьбу с Карлиной, не допустит подобных причуд, а то парадный зал превратится в подобие пастбища, где разгуливают кобылы с жеребятами.
Однако к началу церемонии молодых мамаш вежливо, но настойчиво попросили из зала — видно, леди Джеране хватило ума настоять на этом. Нечего превращать священный обряд в посмешище! Наконец обручальные браслеты были сомкнуты на запястьях Джереми и Джиневры, и регент Астуриаса дом Рафаэль с великой торжественностью объявил: «Теперь вы едины навсегда». Теперь Джереми был женат, а положение Джиневры определилось. Молодые тут же попали в объятия родственников. Поздравления сыпались со всех сторон.
Джиневра и Мелисендра крепко обнялись, тут же всплакнули — таков обычай. Бард церемонно поклонился.
— Поздравляю, кузен, — вежливо сказал он. Ему пришло в голову, что, если Джереми сохранил ясность рассудка, он должен вести счет обидам и добрым делам, который в конце концов должен предъявить к оплате. Для этого, собственно, и существуют войны. Он вовсе не приписывал Джереми какие-то подспудные злобные намерения, просто в его условиях он, Бард, вел бы себя точно так же.
— Гляжу, твои родственники понаехали со всей Сотни царств. Это большая честь, сводный брат.
— Еще большая для дамы моего сердца, — любезностью на любезность ответил Джереми и представил Джиневру. Это была маленькая женщина со смуглым личиком — похоже, она родом из племени подземных кузнецов. Джереми стоял чуть согнувшись — все равно жена едва доставала до его плеча. Она, верно, следовала последней глупейшей моде — зеленое платье на груди было стянуто шнурком. Стоит распустить его — и сразу при всех можно кормить ребенка. Как это неблагородно!
Бард поклонился новобрачной и вежливо заметил:
— Надеюсь, ваш ребенок здоров?
Она что-то вежливо прощебетала в ответ, Джереми примолк — видно, внутренне согласился с Бардом, что не стоит в такой момент проявлять враждебность и давать пищу пересудам, затем доброжелательно ответил:
— О да. Женщины говорят, что он замечательный мальчик. Я в таких вещах не разбираюсь. По мне, так он выглядит как всякий младенец. Постоянно мокрый, плачет, однако Джиневра утверждает, что он очень хорошенький, что примирилась со всеми муками после его появления на свет.