Двадцатый век Анны Капицы: воспоминания, письма
Шрифт:
Здесь была франко-русская выставка народов СССР. Я была на ней и видела прекрасные портреты папы и Пети — героев социалистического труда. Видно, что папин портрет снят не так давно, Петин портрет очень хорош, он как живой…»
Продолжение:
«3 декабря 1945 г.
…Письмо еще не отправлено, и я опять пишу. Если ты получишь красную вязаную кофточку, то к ней будет связанный кушачок, это для того, чтобы распустить его и употребить на штопку, когда будет надо. <…> Продовольственный вопрос улучшился, так что мы сыты, и я порядочно прибавила в весе и уже не такая худая, как была. Прочла книгу К. Симонова: „Дни и ночи Сталинграда“ [132] . Она очень мне понравилась простотой и правдивостью и какой-то особенной скромностью. Все защитники Сталинграда — герои, все одушевлены одной мыслью —
132
Имеется в виду повесть К. Симонова «Дни и ночи» (1943–1944).
В это письмо вложено и другое — от М. И. Сабининой, в котором та подробно описывает, как они провели военные годы:
«…Начало войны нас застало в Ментоне, но мы с мамми решили при первой возможности вернуться к себе, так и вышло — вернулись в декабре на Crespin. Прожили всю зиму. Война все разгоралась, и немцы приближались. Все и всех стали эвакуировать. Мы твердо решили не уезжать, а умирать в своей квартире. Начался буквальный исход, все уезжали на чем могли, уходили пешком из Парижа и запрудили собою все дороги. Много осталось погребенных в дороге, умерших от своих болезней и немецких бомб. Я сшила два удобных мешка, положила туда все, что необходимо, и так держали долгое время на случай, если насильно будут выгонять из Парижа, чтобы, уходя, надеть на спину, но, слава Богу, не понадобилось. Утром я пошла, как обычно, в 7 утра за хлебом и увидала — на стенах наклеены объявления, что Париж сдан и что жителям нечего беспокоиться. Газеты не вышли, и стали жить слухами. Все стало исчезать, доставка продуктов остановилась, и лишь торговки и торговцы на таратайках стали бойко торговать по нормальным ценам. Движения не было в Париже никакого, только метро. Банки, лавки, все почти было пусто и закрыто. Потом, когда немцы окончательно засели и взяли бразды правления, люди, все, кто уцелели, стали возвращаться, магазины открываться, подвоз кое-как стал налаживаться. Выдали всем продовольственные карточки. Никакого отопления не давали три года. Прошел так еще год, деньги стали подходить к концу, у немцев мы работать не хотели. Я как-то говорю шутя: „Дело подходит к лету, хорошо бы куда-нибудь наняться работать в деревню“. <…> А через неделю мы, действительно уехали в деревню работать, и вот как это случилось. Приходит к нам как-то м[ать] Бландина, бывшая Ася [Оболенская], и говорит: „Мне сейчас предложили поехать работать в деревню, но я не могу, тогда меня просили найти двух старушек, чтобы вести хозяйство, к одному профессору, у которого месяц назад умерла жена“. Мы без всякого колебания решили, что это нам посылается как исход из нашего положения свыше, и мы должны принять это предложение.
За первый год войны мы с мамми очень похудели, да и в деревне не сразу отъелись. Настало лето, приехал хозяин со своими друзьями-стариками, исхудавшие, рады были попасть на деревенский харч. Мы очень много работали с мамми и за эти два с половиной месяца очень уставали, проводя дни от 7 утра до 11, а иногда 12 ночи, конечно, не всё в работе. После ужина, например, сидели слушали T.S.F. [133] и разговаривали, переваривали газеты. <…> Проводив „гостей“, в первую же зиму пришлось прекратить отопление из-за отсутствия угля. Отапливали свою комнату дровами. Зимы были очень суровые, я не помню за все годы таких, одну зиму 43 года снег лежал целый месяц сугробами, мороз держался до 17 гр., но мы не очень страдали, ходили дома одетые тепло, в шапочках. <…> Наконец, четвертую зиму страшно было оставаться в холоде, хотя и в Париже не было никакого топлива у других. Но у нас был наш уголь в квартире еще за 40-й год, вот мы и провели зиму в Париже, и к нам все приходили греться…»
133
T'el'egraphie sans fils — телеграф без проводов (фр.),радиоприемник.
Елизавета Дмитриевна — Анне Алексеевне
«26 февраля 1946 г. Париж
…Недавно отправила тебе телеграмму о получении денег. Очень тебя и Петю благодарю, это большая нам подмога, лишь бы вам не было трудно, а мы надолго теперь обеспечены. От тебя с октября не было писем, только твое августовское пришло…»
М.
«25 марта 1946 г., Париж
Почти неделя прошла с того дня, как мы получили вашу телеграмму. Принесли ее утром, когда я ее вскрыла и стала читать мамми, то у меня, как говориться, „в зобу дыханье сперло“. Мы целый день перечитывали ее и восхищались вашей энергией. Теперь лезут всякие мысли в голову: то мы уже сидим с мамми в вашем уютном уголке, и нам больше ничего не надо, то думаем о своем скарбе. Вещей у нас мало, и от них легко отделаться, но вот разные плюшкинские предметы, без которых не уедешь, не улетишь, очень беспокоят. Я уверена, что вы в своем письме все нам объясните, как поступить, но письма все нет. <…> Мы бесконечно счастливы очутиться около вас, а главное на Родине, но каково будет наше перекочевывание, еще никак не можем понять…»
Елизавета Дмитриевна — Анне Алексеевне
«2 апреля 1946 г., Париж
…Мне не верится, что настанет момент нашего свидания…»
«9 апреля 1946 г., Париж
…Я своего желания поехать к вам не изменила, хотела бы прожить с вами последние годы мои…»
«3 мая 1946 г., Париж
…Ты хочешь прислать нам телеграмму, когда все решится о нашей поездке, а мы еще и не готовы. Ведь надо все ликвидировать: квартиру и вещи, мебель. И все приготовить, что нам взять с собой. Пока мы ничего не получили из консульства о твоих хлопотах о нашем возвращении. <…> Мария Ивановна находится в большом сомнении о поездке к вам и считает, что она вас стеснит и не сможет оправдать своей работой свою жизнь у вас…»
«19 мая 1946 г., Париж
…Мария Ивановна все зовет тебя, чтобы мне не пришлось ехать одной. Но, если она не поедет, я вполне могу ехать одна, и мне не надо провожатого, и, конечно, я хотела бы полететь на авионе, если поеду одна, а не ехать по железной дороге, переезжая через четыре зоны. Это путешествие теперь очень затруднительно…»
«8 июля 1946 г., Париж
…Насчет моего или нашего отъезда к вам ничего не имею. Скоро пойду в консульство. Ведь ты, вероятно, знаешь, что теперь все заграничные русские могут получить советский паспорт и подать заявление о возвращении на родину. Вот я и пойду все разузнать…»
«22 июля 1946 г., Париж
…Ждем от тебя писем или телеграммы, если разрешение на мой въезд состоится. <…>
Вечером.Сейчас получили от тебя письмо, и такое большое и интересное, и 2 фото дорогого моего Сережи. Такое нам счастье и радость. Сережа мой дорогой очень мне нравится, но я бы его не узнала, ведь он уехал восьмилетним мальчиком, а теперь я вижу его большим юношей. <…> И как интересно вы справляли Петино и Андрюшино рождение. Мы тоже этот день праздновали и пекли пироги, только у вас был одописец Леня (которого я заочно люблю), а мы не умеем сочинять. Как мне было приятно узнать о папином бюсте скульптора Мухиной, и об Академии его имени, и обо всем, что его касается. <…>
Я на днях пойду в советское консульство и возьму советский паспорт и узнаю о возможности поездки к вам.
Дорогая Анечка, ты так хорошо написала Марии Ивановне о своем желании видеть ее у себя, так убедительно и искренне, что, может быть, она призадумается над своим нежеланием поехать…»
«5 августа 1946 г., Париж
…Побывав в советском консульстве, мы узнали, что поездка наша к вам возможна, и мы принимаем все шаги к этому. Поездку на авионе труднее получить, и в консульстве посоветовали, чтобы и вы об этом написали сюда. Выходит, что до зимы мы сможем быть у вас. Вот как хорошо.
Сейчас я читаю книгу папы „Мои воспоминания“. Я ее купила. Есть ли она у тебя? Я ее читаю с большим интересом, но и с большим волнением. Он пишет так, как говорит, а так как я всех и все, что он пишет, знаю, то, читая его книгу, я как бы его слушаю и вспоминаю всю жизнь. Он пишет необыкновенно живо.
Ты пишешь о бюсте папы из дерева. Мы как раз, купив „Vie Sovi'etique“, увидали его. Он очень хорош, похож и талантливо исполнен.
Дорогая Анечка, теперь, когда оказалась возможность приезда нашего к вам, пиши чаще. Напиши, не надо ли тебе чего-нибудь привезти.