Дважды коронован
Шрифт:
– Баклан!
Он уже отступил назад, в готовности отразить ответную атаку, но приблатненные не торопились нападать на него.
– Досвистелся, – глубокомысленно изрек Антоша и с важными видом перевел взгляд с Улёта на Спартака. – Так что там у тебя за бригада на воле?
Все приблатненные уже на ногах, и только он до сих пор на корточках, не считая паренька, который держал металлическую кружку над огнем. Но этот, похоже, погоды здесь не делает. То ли Антоше вставать лень, то ли дает понять, что ему все здесь подчиняются.
– А ты
Бровастый «кот» выпятил нижнюю губу и медленно кивнул, обозначая свое согласие со Спартаком. Видно, что парень проникся к нему если не уважением, то чем-то похожим на него. И спрашивать за Улёта он явно не собирался.
Антоша поднялся, потер ладони. И снова спросил, правда, уже без прежней надменности:
– Так есть бригада на воле?
– Есть. И что?
– А сам кто будешь?
– Спартак.
– Э-э... А что за бригада?
– Репчино держим.
– Репчино?.. Рынок у вас там, да?
– Да. Мой рынок.
– Был я там, – сказал кривоносый, – лопатники у терпил снимал. Раз прокатило, другой, а потом за жабры взяли. Если бы менты, а то дуболомы, охрана. Нельзя там у вас дела делать, да? Сплошной беспредел честных воров зажимать!
– Это предъява или как?
Кривоносый замялся. Вроде и права качнуть нужно, но и со Спартаком завязываться не хочется. Вон, Улёт до сих пор в себя приходит.
– Ну, я не знаю, ты эти порядки устанавливал или нет.
– Я эти порядки устанавливал. Потому что рынок – мой. И люди, которые там, – тоже мои. Не твои, а мои. А если они мои, то ты для меня крыса, потому что воруешь у моих людей. Понятна логика?
– Это я крыса? – растерянно посмотрел на своих дружков кривоносый, ожидая поддержки.
– Для меня крыса, когда у моих крадешь. А так, может, ты и честный вор, я не знаю.
– Я – честный вор!
– Может быть... Не кипишуй, не надо. И волну не поднимай. А то ведь сам захлебнешься.
– Не, братва, ну вы видите, карась байду разводит! – возопил кривоносый. – Гасить его надо!
– Я не карась, – покачал головой Спартак. – Я в авторитете.
Кривоносый досвистелся, и он должен был его наказать. Но сколько можно руки распускать, так и кулаки до костей собьешь. А вот язык без костей, и ударить им можно очень больно.
– А ты, я не знаю, чем занимаешься. Может, лопатники снимаешь, а может, мужиков.
– Че ты сказал? – вскипел кривоносый.
– Не знаю, говорю, зачем ты себе зубы выставил, – жестко усмехнулся Спартак. – Может, в драке потерял. Может, нарочно... Шмару одну знаю, у нее зубов передних нет – так это спецом, чтобы на флейте играть. И мужикам приятно, и рот не устает...
– Ты!.. Да я! – запаниковал парень.
– Дырка ты, – сплюнул кривоносому под ноги Спартак.
– Слышь, Каюк, а че у тебя за дела с зубами? – с поддевкой спросил Антоша.
– Может, правда, на флейте? – гоготнул бровастый «кот».
–
Честный вор уже должен был драться за столь грубые и толстые намеки в свой адрес. Но Каюк в панике пятился назад, к параше, где мог спрятаться за телами стоящих здесь арестантов. Все правильно, это всего лишь сборная камера, этап отсюда раскидают по общим хатам. Антошу отправят в одну камеру, бровастого – в другую, а Каюк уйдет в третью, где, возможно, никто и не узнает о том, как его здесь обидели. Проблема рассосется сама собой, а начнешь отношения выяснять, так реально могут опустить. И уже не поднимешься. В другой изолятор переведешься, и туда слух дойдет...
– Эй, Каюк, а чифирнуть? – засмеялся Антоша, глядя, как теряется в толпе «честный вор».
Но в ответ конопатый получил тишину. Может, потому и потерял интерес к своему дружку по этапу.
– Присядем? – спросил у Спартака Антоша, движением руки показывая на закипающую кружку с водой.
– Присядем.
Спартак сел на корточки, поставил перед собой сумку, достал оттуда маленькую пачку листового чая. Гобой «хабар» собирал, уж он-то знал, что нужно арестанту больше всего.
– О! Дело! – кивнул бровастый. – А то у нас шалфея в обрез...
Чай в условиях неволи ценился на вес золота, и здесь он имел такое же хождение, как деньги, сигареты, морфий и прочие блага. Впрочем, Спартак знал это не хуже Гобоя. В дисбате к чаю было такое же особое отношение.
– А тебя, Спартак, по какому делу приняли? – уважительно спросил Антоша. Как бывалый арестант, он понимал, что может разозлить Спартака таким вопросом или по меньшей мере насторожить. В тюрьме не принято лезть в душу и в уголовное дело.
– Мента приласкал.
– Не понял! – встрепенулся Улёт.
Он уже пришел в себя и сидел на корточках чуть в сторонке, хотя как бы и в общем кругу. Никто его отсюда не гнал, но и интереса никакого не проявлял. Похоже, он реально «баклан», причем тупой как пробка. Только такой, как он, мог подумать, что Спартак приласкал мента в буквальном смысле. Или ему просто очень хотелось, чтобы тот признал за собой косяк.
– Челюсть хотел сломать, – даже не взглянув на него, продолжал Спартак, – да промазал малехо. Височную кость сломал. Он сейчас в коме... Если «зажмурится», пятнадцать лет могут намотать...
– Мента завалить – это круто, – с почтением глянул на Спартака бровастый.
– А враги у тебя есть? – деловито спросил Антоша. – Ну, на воле.
– Тебе какое дело? – пристально посмотрел на него Спартак.
– Ну, мало ли. Помогут менту «зажмуриться» – и все, приехали...
Спартак ничего не сказал, но с благодарностью положил Антоше руку на плечо. Дескать, спасибо, брат, что позаботился. Спасибо, но беспокоиться не о чем. Об Удальцове заботятся, и врачам на лапу дали, чтобы смотрели за ним, как за родным, и охрану выставили. Мало ли, вдруг тот же Робинзон напакостит. Или братва из «Витязя».