Дважды коронован
Шрифт:
– Ты же знаешь закон тюрьмы, – ледяным взглядом посмотрел на Пятака Спартак. – Взял нож – бей. А ты не ударил. Теперь моя очередь.
Он проверил пальцем остроту лезвия – слабовато наточено. Но, может, это и спасет Пятака от смерти. Ведь неважно, выживет он или нет, – главное – наказать его.
Левой рукой Спартак обозначил удар сверху вниз, и этим заставил перепуганного Пятака задрать голову. Тут же в ход пошел нож, острие которого полоснуло его по горлу. Хлесткий удар наотмашь и, к несчастью для Пятака, точный. Фонтан крови, предсмертные хрипы...
Схватившись за горло,
Стараясь казаться невозмутимо спокойным, Спартак вытер заточку о простыню на постели Пятака и бросил ее на конвульсирующее тело. Пристально посмотрел на Крыжа. Если не считать самого Пятака, тому досталось больше всех. И лицо в крови, и майка.
– Это было харакири.
– Э-э... Да ты че! Чтобы я стучал! Да ни в жизнь!
Спартак взглянул на Тёму, но тот лишь кивнул, дескать, никто ничего не видел.
Вертухаи не заставили себя долго ждать. В камеру вломились крепкие ребята в камуфляже, за ними – рыжеусый майор в рубашке с короткими рукавами. Увидев поверженного Пятака, он осатанело посмотрел на Тёму:
– Это что такое?
– Долго чухался, начальник, – набыченно ответил Тёма. – Раньше надо было.
– Что «раньше»? Я знаю, вы тут на ножах были!
– На ножах. Только я его не трогал. Он сам. Мы с ним карту потянули; кому шестерка выпадет, тот сам себе харакири сделает... А он сказал, что у воров свое харакири: нож по горлу... Начальник, ты уже здесь давно служишь, скажи, правда это или как?
– В продол! Лицом к стене! Пошли! Пошли! – вместо ответа закричал майор.
И вертухаи пустили в ход свои дубинки. Всех арестантов грубо выставили за дверь, выстроили у стены. Руки в гору, ноги на ширине плеч, стоять и не дергаться. За каждое лишнее движение – дубинкой в бок. А стоять, руками подпирая стену, пришлось довольно долго. Сначала возились с Пятаком – пока появился врач, пока забирали тело. Потом был большой шмон. Вертухаи сбросили на пол все матрасы, выгребли из тумбочек и сумок все вещи, разбросали по полу, потоптались по ним ногами. Словом, полная разруха.
Спартак первым зашел в камеру, сел за стол, спиной к окну. Кто-то из арестантов стал поднимать с пола свой матрас, но Спартак жестко одернул его:
– Не тронь!
– Э-э... Почему? – настороженно посмотрел на него Тёма.
И все остальные замялись в нерешительности. Встали возле своих шконок, с опаской косясь на Спартака. Сейчас, после жестокой расправы над Пятаком, он им казался монстром.
– Я бы тебе сказал, что западло с пола что-то поднимать, – мрачно усмехнулся Спартак. – Но, во-первых, ты сам это знаешь. А во-вторых, менты нас за людей не считают. Для чего они этот бардак устроили? Чтобы нас еще больше опустить. А мы что, утремся и дальше пойдем? Ну, кто за ментов, пусть берет свою перину и ложится... под них пусть ложится...
Но никто даже не пошевелился. И Крыж стоял как в воду опущенный, и остальные блатари. Они еще не понимали, кто такой Спартак, но уже признавали его власть. Да и Тёма не пытался
– Не знаю, кто как, – продолжал Спартак, – но я здесь надолго и поэтому под ментов подстраиваться не собираюсь. Или я живу здесь как человек, или не живу вообще. Одно из двух...
– Не, ну менты, в натуре, беспредел творят, – подпел ему Крыж. И вдруг заорал на дверь: – Мусора – суки!
– Суки мусора, – согласился с ним парень со шрамом. Но голос его прозвучал гораздо более тихо и блекло. И на Спартака он, пряча глаза, старался не смотреть.
Остальные арестанты просто молчали, опустив головы. Но и вещи с пола поднимать никто не торопился.
– Они, может, и суки, – с тихим упреком сказал Тёма, – только без перины не поспишь. И без мыла не умоешься...
– Без мыла много чего трудно сделать, – язвительно усмехнулся Спартак. – А насчет перины... Где ты перину видишь? – Он жестом велел Сахарку показать свой матрас. – Тут ваты совсем нет, пусто, как на такой перине спать? – Затем осмотрел несколько матрасов. – Лучше на голых досках спать, чем на такой байде... А почему тоска здесь? Почему телевизора нет? В Петрах есть, в Бутырке есть, а здесь нет... Я понимаю, тут не Москва, но мы ведь тоже люди.
– Да я уже говорил об этом, но мне ответили, что стены старые, под проводку лучше не долбить, – будто оправдываясь, произнес Тёма.
– Долбят. Менты нас по ушам долбят. Думают, мы быдло, а они умные. В камере духота, а вентиляторов нет. У ментов есть вентиляторы, а у нас нет... Короче, я все сказал. Кто под ментов подпрягается, тот может стелиться. Кто хочет как человек жить, тот ничего с пола не поднимает. Можно взять только то, что в сумке осталось. Остальное – западло...
Спартак понимал, что перегнул палку. Не надо было так сразу брать быка за рога, сначала следовало осмотреться, взвесить все «за» и «против», и только тогда устраивать бузу. Но отступать уже поздно...
Порядок в камере он все-таки велел навести. Объяснил Тёме, что надо делать, и тот озадачил своих «мужиков». Каждый поднял с пола свои вещи, но матрасы не стелили, постель не заправляли. Вещи складывались в сумки. Спартак делал вид, что не замечает, как арестанты украдкой прячут поднятое с пола. Ту же зубную щетку можно промыть под проточной водой с мылом, а нательное белье можно отряхнуть и носить. И сигареты не станут хуже, если побывали на полу. А продукты в целлофановых пакетах, они вообще с полом не соприкасались, глупо их выбрасывать. Конфеты, правда, были без оберток, шоколадки разделаны на дольки, как и яблоки, и апельсины, поэтому их пришлось отправлять на свалку.
Мало-помалу камеру привели в порядок. А потом открылась «кормушка», и послышалось веселое:
– Баланда!
На ужин была перловая каша, слипшаяся, с комками, да еще густо сдобренная мусором и мелкими камушками. Чай – как водичка, и не сладкий.
Людей в камере было не очень много, человек пятнадцать, и все умещались за одним столом. Блатные попытались обособиться от «мужиков», но Спартак осадил и тех и других. Сам он еще не принадлежал ни к какой «семье» и мог оставаться в гордом одиночестве. Но его такая перспектива, понятное дело, вовсе не устраивала.