Две повести. Терунешь. Аска Мариам
Шрифт:
Панаевъ уже не слушалъ больше доктора: свои мысли одолли его.
— А что значить, Михаилъ Петровичъ, спросилъ онъ, наконецъ, у доктора посл долгаго молчанiя, — что значить: «хидъ ба янье бэтъ, малькамъ личъ», и на какомъ это будетъ язык?
Тутъ уже докторъ удивился.
— Да откуда вы знаете, многоуважаемый? Это … это по абиссински и значить «ступай въ мой домъ, хорошiй мальчикъ».
— И это врно?
— Точно. Но откуда вы это знаете? Вы меня несказанно поразили.
— Я самъ, докторъ, такъ пораженъ, что кажется съ ума сойду! — смущенно проговорилъ Александръ Николаевичъ, торопливо попрощался съ докторомъ и ушелъ домой.
IV
Черезъ дв недли посл этого разговора Александръ Николаевичъ уже отправлялся изъ Одессы на Портъ Саидъ, а оттуда на французскомъ
«Конечно, все это ерунда», — говорилъ онъ самъ себ, мсяцъ спустя, сидя въ чечунчевомъ легкомъ пиджак, именуемомъ по мстному «педжамомъ», на верхней веранд четыреугольнаго дома, построеннаго изъ благо известняка, и глядя какъ медленно надвигался океанъ, слдуя непонятному закону, на берегъ, — «конечно, все это вздоръ и этотъ сонъ, и этотъ голосъ. Я могъ видть и городъ, и фантазiю эту самую гд-нибудь, и вотъ она засла въ моемъ мозгу и приснилась мн, поразивъ меня въ тяжелую минуту моей жизни. Гд-то ты, моя Нина? Я не искалъ и не ищу тебя на этой земл, потому что самъ похоронилъ, самъ закопалъ въ землю драгоцнное твое тло, потому что больше одного раза на земл никто не жилъ»… И онъ смотрлъ на высокое синее африканское небо, которое темнло все боле и боле, смотрлъ, какъ быстро погасалъ день по мр того, какъ солнце опускалось за горы, и звзды проступали на ясномъ и прозрачномъ небосвод. «Да, это особыя ночи!» думалъ онъ. «Это т ночи, что вдохновляли библейскихъ халдеевъ, что создавали таинственную религiю Ормузды и Озириса, т ночи, подъ покровомъ которыхъ дремлютъ величественныя пирамиды, и сфинксы загадываютъ свои мудрыя загадки путникамъ. Подъ покровомъ этой ночи однажды у всесвятой Двы родился сынъ, Спаситель мiра, и земля, и люди очистились отъ грха. Эти ночи видли первые шаги человка, робкiе, неуврениые, какъ шаги ребенка, и эти же ночи создали такую культуру мощнаго народа, которую и понын не разгадать слабому уму!»
И еще долго размышлялъ Панаевъ, сидя на веранд Hotel de France, глядя на сонное море, шагъ за шагомъ медленно надвигавшееся на прибрежный илъ, глядя на рыбаковъ-арабовъ, готовившихъ къ отплытiю свои фелюги съ косыми парусами, слушая чью-то переливистую и тягучую псню. Онъ смотрлъ и слушалъ пока сонъ не началъ закрывать его глаза.
На другой день къ нему забжалъ юркiй арабъ, Гассанъ Магометъ, въ блой кофт одтой поверхъ пестрой жилетки, въ маленькомъ бломъ колпак и малиновой гладкой юбк до колнъ. Арабъ этотъ устраивалъ ему караванъ до Харара.
— Demain matin toi partir, — объяснилъ ему арабъ на ломаномъ французскомъ язык.
— Moi arranger tour, beaucoup de peine, somalis mechants, moi donner бакшишъ. II faut montrer bagage.
Александръ Николаевичъ показалъ свой небольшой запасъ консервовъ и вина, свои необходимыя дорожныя вещи, и Гассанъ Магометъ успокоился.
Однако, въ Джибути пришлось провозиться съ недлю. Нужно было найти слугъ, освжить кое-какiе запасы.
Жутко было Панаеву проводить ночи въ пустын, одному блому среди толпы черныхъ дикарей. 14 дней длилось его путешествiе по пескамъ, усяннымъ черными камнями, черезъ скалистыя горы. Онъ ходилъ на охоту, билъ антилопъ и маленькихъ козочекъ дигъ-диговъ, стрлялъ въ ущельяхъ горъ кабановъ, сторожилъ леопардовъ, а темными ночами, склонившись надъ фонаремъ, онъ изучалъ абиссинскiй языкъ, чтобы днемъ болтать на немъ со своимъ слугою, хорошенькимъ мальчикомъ Фара.
«Конечно, это вздоръ,», говорилъ онъ самъ себ, «искать какую-то негритянку въ дебряхъ Африки и думать въ ней найти душу моей Нины. И какъ я найду ее? По разсказамь арабовъ, Хараръ громадный городъ, въ немъ нсколько десятковъ тысячъ жителей, масса домовъ, дв церкви. Гд я буду искать то, чего никогда не видалъ? Это погоня за призракомъ, исканiе сна, приснившагося пятнадцать лтъ тому назадъ, въ минуту сильной нравственной тревоги, въ мучительную минуту жизни! И не безумецъ-ли я! Одно меня утшаетъ: благодаря этой погон за сномъ, я попалъ въ удивительную страну, древнйшую изъ странъ земного шара, я попалъ въ народъ, пребывающiй на первыхъ ступеняхъ развитiя. Кругомъ пастухи-сомали со стадами овецъ, верблюдовъ и ословъ, кочующiе въ дикихъ горахъ, питаясь молокомъ и рисомъ, одваясь въ звриныя шкуры и имя одно оружiе, копье и щитъ. Я, какъ пророкъ Исаiя, бреду среди ихъ патрiархальныхъ семей, бреду на мул, переходя черезъ безводныя пустыни и горы…»
Но какъ же поразило его, когда на четырнадцатый день, при спуск съ высокой горы, покрытой лсомъ, Фара указалъ ему на темное круглое пятно среди зеленыхъ и желтыхъ холмовъ и горъ, и сказалъ коротко, но краснорчиво — «Хараръ».
Да, это былъ городъ, виднный во сн. Высокiя горы поднимались кругомъ; он тснили темнокоричневые дома, обрывались пропастями, и между ними рядъ зеленыхъ холмовъ, то покрытыхъ изумрудомъ молодой травы, то желтыми полями машиллы, — злака, подобнаго кукуруз, то квадратными садами кофе, распланированными еще при цариц Савской. И чмъ блине подходилъ онъ къ городу, тмъ ясне сбывался таинственный сонъ. Песчаная широкая дорога сбгала внизъ и вилась между стнъ, образованныхъ высокими канделябровидными кактусами; маленькiя блестящiя птички порхали надъ ними, временами ручей перерзывалъ дорогу, и надъ ручьемъ группа женщинъ въ сровато-блыхъ хитонахъ, многочисленными складками упадавшихъ на землю, наполняла большiе каменные кувшины водой. Срые ослики доврчиво толпились среди нихъ, ожидая, когда дадутъ имъ напиться, погрузятъ кувшины и съ тягучей псней погонятъ въ городъ. Временами видны были круглыя хижины, построенныя изъ жердей, съ конической крышей и входомъ, занавшеннымъ цыновкой; попадались солдаты въ бломъ плащ, рубашк и штанахъ, съ босыми ногами и французскимъ ружьемъ на плеч.
«Не эта-ли деревня?» думалъ Панаевъ, пытливо вглядываясь въ кучки хижинъ, «не эта ли, не она ли?» глядя на встрчавшихся полуобнаженныхъ галлассокъ.
А когда почувствовалъ онъ ароматъ этого города, запахъ ладана, старины и цвтовъ, когда увидлъ четыреугольныя ворота, часового въ блой шам (плащ) и дрючокъ съ зеленымъ, желтымъ и краснымъ флагомъ, когда увидлъ громадную смоковницу, родъ библейской кущи, въ тни которой отдыхало стадо громадныхъ горбатыхъ быковъ, — сердце Панаева наполнилось радостью и волненiемъ, и онъ встряхнулся въ сдл, чтобы убдиться, что это не новая греза.
Онъ объхалъ вс восемь воротъ древняго города, и, наконецъ, у тхъ, которыя показались ему наиболе похожими на его сонъ, онъ установилъ свою палатку и ршился отсюда начать поиски. Онъ привезъ съ собой дорогiя ружья, часы и матерiи въ подарокъ правителю древняго города, славному расу Маконену, и добился у него аудiенцiи.
Знаменитый военачальникъ принялъ его, сидя по-турецки, на возвышенiи, накрытомъ дорогими коврами. Кучка солдатъ толпилась у входа; на голыхъ глиняныхъ стнахъ висли ружья въ углу стояли копья. Лицо раса Маконена было покрыто небольшой жиденькой черной бородой, темные глаза его лукаво смотрли. Ему было за сорокъ лтъ; курчавые волосы его были густы и вились; ростомъ онъ былъ невеликъ, говорилъ быстро и хитро отвчалъ на вопросы. Два переводчика: Русскiй-Маркъ, родомъ абиссинецъ и французъ Iосифъ, ожидали гостя, но Панаевъ заявилъ расу, что онъ говорить по-абиссински.
— Весьма прiятно это слышать, — сказалъ тихо расъ, прикрывая, въ знакъ уваженiя къ гостю, свой ротъ тонкимъ плащемъ, накинутымъ на плечи. — Мы привыкли уважать и любить Русскихъ, и то, что они изучаютъ нашъ языкъ, насъ трогаетъ.
Расъ поблагодарилъ Панаева за подарки, спросилъ, хорошо-ли онъ дохалъ, не было-ли безпокойства въ пути, всюду-ли была вода, не усталъ-ли онъ.
Тмь временемъ двое слугъ въ полупрозрачныхъ блыхъ шамахъ, съ длинными саблями въ красныхъ кривыхъ ножнахъ, заткнутыхъ за поясъ съ правой стороны, молча внесли два стеклянныхъ стакана, наполненныхъ мутной, ароматичной желтой жидкостью, называемой «тэчемъ», и поставили передъ Панаевымъ на полъ, накрывъ стаканъ шелковымъ платкомъ «отъ дурного глаза».
Расъ пригласилъ Панаева выпить тэча, и онъ хлебнулъ прохладный пьяный напитокъ.
— Ты, конечно, дешь дальше къ негусу-негусти Менелику, въ Энтото? — спросилъ тихимъ голосомъ расъ.
— Нтъ, я отправился въ Хараръ искать женщину, — потупясь, также тихо отвтилъ Панаевъ.
— Конечно, блую женщину? Женщину московъ, францизъ, инглези или али (итальянку)?
— Нтъ, господинъ, я ищу черную женщину.
На неподвижномъ и непроницаемомъ лиц раса шевельнулась какая-то жилка, но сейчасъ же оно приняло то же спокойное и суровое выраженiе властелина восточнаго города.