Две повести. Терунешь. Аска Мариам
Шрифт:
— Она украла что-либо у москова? Я прикажу позвать либечая, и онъ разъищетъ воровку.
— Она украла мое сердце, господинъ. Расъ чуть усмхнулся.
— Бда твоя не велика сказалъ онъ. — Ищи ее по всему городу и, когда найдешь, приведи ко мн, и если она окажется двушкой, ты женишься на. ней, а если она уже замужемъ, я разведу ее съ мужемъ и отдамъ теб.
Панаевъ наклонилъ голову въ знакъ благодарности расу.
— Ты ее знаешь, видалъ когда-нибудь? — спросилъ расъ.
— Я знаю, что ее зовутъ Аска Марiамъ, знаю, что она родилась пятнадцать лтъ тому назадъ въ хижин недалеко отъ воротъ города, а видлъ я ее только во сн.
Къ удивленiю Панаева, расъ не обратилъ вниманiя на послднiя слова его и сказалъ, чуть улыбаясь:
— Немногое ты знаешь, и нелегка твоя задача, Старые люди охотно врятъ вщимъ снамъ и придаютъ имъ
Панаевъ вышелъ, а расъ позвалъ градоправителя своего геразмача Банти, сухого и высокаго старика. Онъ явился немедленно и, закрывъ шамою роть, нагнулся передъ расомъ, выслушивая его приказанiе. Мудрый расъ повеллъ собрать всхъ женщинъ, живущихъ возл городскихъ воротъ, не моложе 15 и не старе 17 лтъ, носящихъ имя Аска Марiамъ, и призвать ихъ во дворецъ раса для отправленiя съ ними «дурго» къ москову.
V
Долго бродилъ Панаевъ по городу, жадно присматриваясь къ чуждой ему древней культур. Узкiя немощеныя, но сухiя и твердыя, каменистыя улицы шли концентрическими кругами, пересченныя по радiусамъ узкими переулками. Голубое, не знающее облаковъ, небо высоко висло надъ городомъ; крутыя утесистыя горы обступили холмы, по которымъ вилась городская стна. Толпы народа, черные полуголые галлассы съ копьями въ рукахъ, съ лохмотьями срыхъ тряпокъ вокругъ бедеръ сухихъ длинныхъ ногъ торопливо проходили по улицамъ, подгоняя маленькихъ сренькихъ осликовъ; арабъ въ пестрыхъ тряпкахъ и цвтной чалм, лниво правя, усвшись бочкомъ на рваномъ сдл, прозжалъ на верблюд; худые и тонкiе темно-коричневые данакили, съ блуждающими дикими глазами, съ простыми мдными браслетами на рукахъ и ногахъ у женщинъ, проходили цлыми толпами, еле прикрытые тряпками или бараньими шкурами. Иногда въ этой черной толп, торопливой и суетливой, то везущей на осликахъ сно, то съ криками проносящей куръ, яйца или корзинки съ зерномъ, показывался абиссинецъ. Онъ шелъ медленно, наклонивъ курчавую голову, закрывъ подбородокъ снжно-блой шамой съ широкой красной полосой по средин, подобный древнимъ римлянамъ или еврейскимъ старйшинамъ. Впереди него два ашкера, одтыхъ въ шамы попроще, съ ружьями расчищали ему путь среди полуобнаженныхъ людей. Голоса таяли, въ высокомъ неб, повсюду слышались мелодичныя восклицанiя погонщиковъ ословъ; пестрая толпа смнялась, какъ въ калейдоскоп, сверкая тряпками, бусами и голыми тлами, то черными, какъ эбеновое дерево, то коричневыми, то желтовато-блыми. Пахло ладаномъ, нечистотами, сохнущими на отвсныхъ лучахъ высокаго солнца, пахло растительнымъ масломъ, которымъ намазаны были тла, пахло особымъ харарскимъ ароматомъ волшебнаго востока, который волнуетъ нервы и возбуждаетъ умъ.
Панаевъ вышелъ на площадь, гд стояли ворота, увшанныя черными изсохшими слоновыми хоботами и хвостами, съ двумя лежащими блыми глиняными львами по краямъ, такими мирными львами, будто сейчасъ убжали они изъ кондитерской, гд были изваяны изъ сахара съ мукой. Напротивъ былъ блый круглый храмъ съ конической крышей, покрытой блой жестью, съ семью ступенями, ведущими на паперть; рядомъ съ храмомъ, въ кафе грека Саркиза, за маленькими круглыми столиками сидли блые и полублые люди и пили кофе изъ маленькихъ чашечекъ, закусывая горячимъ блымъ хлбомъ. Отъ кофейни, внизъ подъ гору, шла мощеная громадными известковыми плитами улица, вся состоящая изъ маленькихъ индiйскихъ, арабскихъ и абиссинскихъ лавочекъ. Тутъ торговали и блой матерiей, и готовыми шамами, и цвтными шелками, и бусами, и амулетами, и зеркалами, и консервами, и виномъ. Улица упиралась въ площадь, обставленную двухъ-этажными темными домами и имвшую форму трапецiи. На площади былъ рынокъ. Толпа харарскихъ женщинъ въ лиловыхъ платкахъ на головахъ, въ черныхъ юбкахъ и плащахъ, перемшавшись съ полуголыми черными галлассками, выставлявшими на солнце красивую мускулатуру торса, сидла надъ маленькими корзиночками, плетеными изъ соломы, и торговала мукой, ладаномъ, бананами, крупными желтыми и ароматными зернами дурры, или машиллы, кофеемъ, тонкими хлбными лепешками, называемыми «инжирой», и маленькими зелеными лимончиками.
Панаевъ всматривался въ ихъ черныя лица съ выпуклыми губами, вздернутыми носами и коричневыми глазами, сидящими въ темномъ блк. «Не эта-ли, не эта-ли?» — задавалъ онъ мысленно себ вопросы, вглядываясь въ эти лица, но нжный кроткiй образъ Нины не укладывался въ эти обезьяноподобныя скуластыя, курчавыя морды.
Долго-долго бродилъ онъ по городу, смотря въ коричневыя лица и миндалевидные глаза абиссинокъ, въ томные глаза армянокъ и арабокъ и ища хоть отдаленнаго сходства. Онъ прислушивался внутри себя, ожидая какого-нибудь сердечнаго толчка, таинственнаго голоса. Онъ бродилъ безъ цли, надясь, что магнетизмъ судьбы выведетъ его на истинную дорогу. Но ничего не случилось. Онъ пилъ кофе у Саркиза, познакомился съ двумя французами, торговавшими здсь абсентомъ, и кончилъ свои похожденiя по Харару тмъ, что усталый и измученный подошелъ къ воротамъ города.
Вечерло. Солнце свтило еще такъ же ярко, но тни стали длинне, и отъ горъ потянуло прохладой. Неуловимый запахъ цвтовъ принесся съ этой прохладой и смшался съ восточнымъ ароматомъ Харара. Въ высокихъ воротахъ толпились люди и ослы, возвращавшiеся съ базара. Солдаты раса Маконена въ блыхъ шамахъ, съ ружьями Гра на ремн, накинутомъ на плечо, пытливо осматривали караваны осликовъ и корзины, привязанныя къ спинамъ женщинъ. По пыльной желтой дорог шли большiе рогатые быки; они столкнулись въ воротахъ съ осликами, и послднiе остановились, развсивъ длинныя уши.
Толпа задержалась. — Мынну, мынну! кричали солдаты, — але, але, оля-ле, — подбодряли галласски ословъ: тонкая жердь погонщика искусно направила передового осла, и все стадо зарысило по пыльной дорог.
Панаевъ дошелъ до своей палатки и здсь увидлъ процессiю изъ двнадцати женщинъ, ожидавшихъ его прихода. Непонятная тревога охватила его сердце.
— Что такое? — спросилъ онъ у Фары.
— Дурго, — коротко отвтилъ абиссинецъ.
Панаевъ зналъ, что въ Абиссинiи есть обычай приносить путешественникамъ все необходимое для пропитанiя ихъ, ихъ слугъ и животныхъ — древнiй обычай, идущiй съ первыхъ вковъ христiанства. Это поднесенiе носитъ наименованiе «дурго».
«Шумъ», или офицеръ раса Маконена подошелъ къ Панаеву и сказалъ что расъ счастливъ видть «москова» въ своемъ город и, какъ знакъ своего къ нему вниманiя, присылаетъ «немножко на первый разъ». Окончивъ рчь, онъ откинулъ уголъ шамы, которой прикрывалъ ротъ, и театральнымъ жестомъ предложилъ несущимъ дурго подойти. Два ашкера подвели четырехъ молодыхъ блыхъ, съ черными головами и длинными курдюками барашковъ; за ними стали подходить женщины. Это были галласски, почти двочки, миловидныя своей юностью, въ сровато-блыхъ хитонахъ, съ корзинами, накрытыми краснымъ полотномъ, на головахъ. Полотно это свшивалось длинными концами на лобъ и на плечи двушекъ и придавало имъ оригинальный древнiй видъ. Фара съ другими слугами быстро принялъ «дурго», а Панаевъ вглядывался въ лица двушекъ. Одна между ними поразила его. Она не была красиве другихъ: такая же черная, немного скуластая, невысокая и курчавая. Но у ней были совершенно блые блки и голубые глаза. Словно другой, блый, а не черный человкъ смотрлъ на него.
Панаевъ подошелъ къ ней и спросилъ, какъ ее зовутъ. Двушка потупилась и ничего не отвтила. Панаевъ повторилъ свой вопросъ. Она сконфуженно улыбнулась. Одинъ изъ солдатъ раса, приведшихъ барановъ, ободрилъ ее грубымъ словомъ.
— Аска-Марiамъ, — чуть слышно произнесла двушка, и видно было сквозь темную кожу, какъ лицо ея покраснло.
Панаевъ еще разъ окинулъ всю группу галлассокъ, собиравшихъ свои корзины. Положительно, эта двушка выдлялась среди подругъ.
— А гд ты живешь?
— Здсь, и она протянула руку къ недалекой деревушк.
Панаевъ взглянулъ по направленiю протянутой руки и вдругъ пошатнулся и чуть не упалъ. Таинственный сонъ сбывался наяву. Солнце зашло за высокiя горы, и сейчасъ-же, съ промежутков въ пять-шесть минутъ загорлись по небу блестящiя звзды. Полная серебристая луна выплыла на прозрачный голубой небосводъ; столовая гора Джерсо заискрилась, словно окаймленная полосой сверкающего металла, заблестлъ куполъ харарскаго храма, потянулись рзкiя лунныя тни отъ воротъ, отъ людей и палатокъ; рзко выдвинулись канделябровидные кактусы огорожи и круглыя хижины съ коническими крышами, пахнуло кофейнымъ цвтомъ, миртомъ и олеандромъ, — волшебный пейзажъ развернулся передъ очарованнымъ Панаевымъ. И, какъ бы въ довершенiе картинности, внизу на дорог зазвучалъ знакомый мотивъ абиссинской фантазiи, затопали и запрыгали черные люди, сверкая копьями и размахивая блыми плащами.